Юрий Андреев - Цена свободы и гармонии. Несколько штрихов к портрету греческой цивилизации

«Софистами» греки называли странствующих философов — учителей мудрости и красноречия. Как настоящие универсалы софисты брались обучать своих учеников «всем наукам». Кроме философии и ораторского искусства, они занимались логикой, грамматикой, правом, этикой и т. д. Софисты представляют особое направление в греческой философии второй половины V в. до н. э. (см. о нем далее в этой же главе).

В эту группу обычно включаются все философы, жившие до Сократа, т. е. в VI—первой половине V вв. до н. э., хотя некоторые из них могли быть его старшими современниками. Их сочинения известны нам в основном по немногочисленным случайно сохранившимся отрывкам и пересказам в более поздней философской литературе.

Конечно, для самого Гераклита то, что мы воспринимаем сейчас как форму, было важной составной частью его доктрины. В его понимании, космос был не просто «вечно живым огнем», но еще и особого рода разумным существом или телом, которое он сам называет «Логосом» или «Мировым разумом». Того же мнения придерживались и другие греческие философы VI—первой половины V вв. до н. э. Уже родоначальник ионийской натурфилософии Фалес считал, что «мир одушевлен и полон богов». Однако он, как и Гераклит, был убежден в том, что мир никем не сотворен и не зависит от воли творца.

Как известно, Сократ был сыном скульптора Софрониска и сам в молодые годы занимался ваянием.

Некоторые из собеседников Сократа сравнивали общение с ним с прикосновением к морскому скату, повергающим человека в состояние полного оцепенения. Впрочем, уже и в наше время такой глубокий знаток и ценитель античной философии, как А. Ф. Лосев, писал о нем, не скрывая некоторой оторопелости и даже отвращения: «Жуткий человек! Холод разума и декадентская возбужденность ощущений сливались в нем в одно великое, поражающее, захватывающее, даже величественное и трагическое, но и смешное, комическое, легкомысленное, порхающее и софистическое».

Составлением такого рода нравственных правил еще на заре истории греческой философской мысли (VII—VI вв. до н. э.) занимались легендарные семь мудрецов, которые еще не были философами в точном значении этого слова, так как, за исключением входившего в их число Фалеса, не ставили своей задачей исследование и решение научных проблем.

У А. Ф. Лосева эта мысль опять-таки облечена в яркий художественный образ: «...аристотелевская строгость в доказательствах — это всего лишь колодки, которые надела сама на себя полнокровная жизненность IV столетия до н. э.».

Самый высокий подъем точных и естественных наук приходится, однако, в основном уже на эпоху эллинизма (III—II вв. до н. э.) и связан с деятельностью научных центров, находившихся за пределами собственно Греции, как, например, знаменитый александрийский Мусей.

Впервые эта мысль была ясно и определенно сформулирована выдающимся немецким искусствоведом XVIII в. И. И. Винкельманом в его книге «История искусства в древности».

В гомеровской поэзии этот, по определению А. Ф. Лосева, «панэстетизм» простирается на весь вообще мир: «...решительно все вещиименуются прекрасными, божественными, блестящими, совершенными и вообще характеризуются высокоположительными чертами независимо от их фактического содержания».

Вряд ли, однако, был бы оправданным вывод, что греки были в лучшую пору своей истории всего лишь плоскими прагматиками и утилитаристами вроде русских нигилистов XIX в. и совершенно не ценили «чистое искусство». Лосев в итоге своих раздумий над этой проблемой приходит именно к такой мысли: «Искусство в сравнении с природой — это жалкое кропательство, ничтожное обезьянничанье, какая-то даже недостойная человеческая деятельность. Надо уметь создавать подлинные вещи жизненного или, по крайней мере, хотя бы вообще утилитарного назначения. Вещи же, которые создаются только Для созерцания и являются в этом отношении самоцелью, это никому не нужные вещи, и лучше их совсем не создавать». Оценивая с этой точки зрения изготовленный Гефестом щит Ахилла, подробнейшее описание которого занимает значительную часть XVIII песни «Илиады», мы Должны были бы разделить этот шедевр кузнечного ремесла на две части: 1) полезную — сам щит и 2) бесполезную — сцены и фигуры, украшающие его выпуклую сторону. Ясно, что сам Гомер никогда не принял бы такого деления. Плохо согласуются с теорией Лосева и огромные затраты греческих государств и частных лиц на создание и покупку произведений искусства.

Эта специфическая ювенильность (моложавость) греческого идеала красоты, в целом не характерная для народов древности и средневековья, может быть понята как одно из проявлений свойственного грекам сексуального темперамента, ориентированного, как было уже замечено (см. гл. 8), преимущественно на гомосексуальные или гетеросексуальные формы полового влечения. Тип андрогина — прекрасного юноши или мальчика, соединявшего в своем облике мужские и женские черты, стал одной из ведущих тем в греческом искусстве уже в VI в. до н. э. и явно был рассчитан на возбуждение мужской чувственности, о чем свидетельствуют многочисленные сцены определенно эротического характера с его участием (в основном, в вазовой живописи).

Едва ли случайно, однако, что супругой этого олимпийца-«пролетария» оказывается в мифах ветреная красавица Афродита. В этом парадоксальном союзе нашло свое выражение двойственное отношение греков к ремесленникам и художникам. Как люди, занятые тяжелым физическим трудом, они считались социально неполноценными личностями, как творцы всего прекрасного и хранители его тайн — были объектом всеобщего восхищения.

Некоторые куросы, найденные на островах Эгейского моря, достигают колоссальных размеров, возвышаясь над землей на целых 6, иногда даже 12 м. Но даже и сравнительно небольшие (в рост человека) мраморные статуи, конечно, обходились их заказчикам очень дорого.

В русском фольклоре эти два понятия, столь тесно связанные между собой в сознании древних греков, были разведены по двум разным, хотя и постоянно увязываемым друг с другом идиомам: «добры молодцы» и «красны девицы».

Перефразируя известную латинскую поговорку: «Здоровый дух в здоровом теле», греки могли бы сказать: «Красивый дух в красивом теле», хотя, как мы уже видели, понятия красоты и здоровья были для них практически неразделимы. Аристотель в «Этике» так выразил эту мысль: «Всегда или большею частью будет поступать и мыслить согласно добродетели и будет наилучше переносить случайности и будет всегда вполне гармоничным тот, кто поистине хорош и устойчив без упрека».