Илья Рясной - Кавказ в огне. Хроники геополитической катастрофы

Атмосфера в самом Баку постепенно накалялась. Из месяца в месяц — не то, чтобы быстро, но как-то неумолимо. Все эти демонстрации на площади Ленина. Палатки с голодающими, которые обещали голодать, пока армян в Карабахе не перебьют всех до единого. В эти палатки и тайники холодное оружие, пики какие-то заносились для борьбы с МВД при будущем разгоне демонстрации. Какие-то безумные речи звучали.

Градус рос. Азербайджанская официальная пресса кишела антиармянскими статьями, и никто писак не укорачивал. Прибывали беженцы из Армении и подогревали ситуацию — а им было, о чем рассказать, ведь в Армении тоже резня шла. Стали бастовать предприятия и общественный транспорт. У нефтяников начались акции саботажа — в одну ночь как-то срезали несколько триста пятьдесят приводных ремней качалок на нефтевышках.

И вот уже промозглой осенью 1988 года объявлена националистами всеобщая забастовка. И шпана собираясь большими группами, бьёт стекла у автобусов, которые отваживаются выходить на линии. Кричит «Газават» — священная война. На головах молодчиков повязаны зелёные ленточки — мол, готовы умереть за Азербайджан. А самим «шахидам» лет по шестнадцать-восемнадцать. И их много. Очень много. Со всего Азербайджана они стекались. Коренные, бакинцы среди них затерялись и в большинстве своём хотели покоя, а не войны. Но сегодня аул на коне!

Подвозит меня по делам водитель-азербайджанец и возмущается:

— Совсем эти аульные одурели! У меня друг армянин. Почему он от них прятаться должен? Мерзавцы.

— Многие так думают?

— Да почти все бакинцы. А эти. Понаехали, сосунки!

По улицам носятся машины такси, из окон которых, высунувшись по пояс, несовершеннолетние дебилы размахивают флагами и ревут возбужденными павианами:

— Карабах!!!

Еду на работу утром. Толпа демонстрантов перекрывает улицу, начинают бить ладонями по автобусу, орать:

— Выходи! Давай с нами!

А русский дедок орёт азартно водителю:

— Чего встал? Дави этих дураков!

Закончилось всё это беснование, как и ожидалось, погромами. В ноябре 1988 года армян начали бить в Баку массово.

Мы как в осаде были тогда. Нам был приказ — в форме военной в городе не появляться. Переодевались на работе. Хотя я сдуру поперся в военной форме ночью — очень надо было, через самый бандитский район к вокзалу. И обошлось. Правда, все же наткнулся на какую-то шоблу, услышал вслед:

— О, лейтенант!

Но не напали — тогда вообще к войскам и к русским относились относительно терпимо — видно же, что не армяне. Главная претензия к нам была, что мы защищаем армян.

Нашим прокурорским стали раздавать оружие для ношения. Морякам, прокуратуре четвёртой армии дали. А нам, гарнизонным, не нашлось лишних стволов. Выяснилось, что мы вообще безоружные, нас на какое-то там довольствие не поставили.

Тогда у нас многие сослуживцы из Афгана в контору прибыли. Они говорили:

— Пистолет при таких делах — дело бесполезное. Больше шанс, что он спровоцирует на расправу, чем спасёт. Вот это другое дело!

И вытаскивали из кармана РГД или эфку. Они вообще как пингвины ходили переваливаясь — все карманы были забиты гранатами. И правда иногда помогало — если смотришь угрюмо и обещаешь взорваться вместе с бандосами — как Володька тогда…

В тот ветренный ноябрьский день я ездил за город — нужно было взять справку на жулика в больнице. Застукал врача, когда ему всучивали за какие-то услуги увесистую пачку денег. Врач смутился и справку мне выдал с нереальной скоростью. И тут же отправился недополученные деньги получать.

А я на нашей ПКЛке (передвижная кримлаборатория на базе ГАЗ-66) уже по темну возвращался в город. Мимо аэродрома ПВО Насосный.

Сцена как в фантастическом фильме. Россыпь разноцветных огней на темной полосе. И движущиеся огоньки приземляющихся самолётов — бесконечные.

Один за одним на посадку заходили транспортники ИЛ-76, такое ощущение, что шли хвост в хвост. Садились, выбрасывали из своего чрева очередную порцию людей в камуфляже. Отруливали на стоянку. А за ними следующий.

Это перебрасывали из Москвы дивизию особого назначения имени Дзержинского.

Бойцов рассаживали по ИКАРУСам, отправляли в сторону Баку — на горячую работу. А у въезда в город уже стоял танк в компании с БМП.

У меня все в груди пело — вот теперь заживём, конец вольнице и погромам. Уж эти-то смогут всех к ногтю прижать.

Одновременно в город стягивали новые войска — десантников, пехоту. Похоже, готовился грандиозный гала-концерт по заявкам националистов и их жертв.

Какой-то слегка подвыпивший азербайджанец, помню, тем же вечером, когда вводили войска, привязался ко мне на улице:

— Э, брат. Что же творится-то? Вы же народ войсками хотите давить! Гусеницами!

И плачет навзрыд. Мне его даже жалко стало. Но народ-то его сильно разошёлся и жаждет крови.

— Нельзя народ войсками, я как человек с высшим образованием тебе говорю. И за Смугаит вы нас зря судите. Это же стихия народная. Неудержимая сила. Ну ладно, брат, извини, — говорит и бредёт к площади Ленина.

Надо же так случиться, в этот бардак у меня как раз мама приехала в командировку в Баку. Поселилась в гостинице «Апшерон» — как раз с видом на площадь Ленина и миллионную демонстрацию. Так что налюбовался я этим.

Ночью из окна её номера вижу такую сцену. На площади ночью оставались, как правило, десяток тысяч наиболее рьяных и бескомпромиссных борцов. Но Карабах орали без остановки. И всё жгли костры.

И вдруг слышится гул. Что-то такое приближается страшное и сильное.

И крики Карабах становятся как-то глуше и глуше.

А на площадь по обе стороны выползают танки — по-моему, Т-72. Сорок штук насчитал. По штату это танковый полк.

Занимают стальные монстры позиции по обе стороны площади. И глохнут.

И в этот же момент замирает вопль «Карабах», который звучал несколько недель, без перерыва даже на секунду.

Так продолжается несколько минут. Потом танки взрыкивают дизелями и неторопливо отбывают в пустую бакинскую ночь. И опять звучит «Карабах», но уже куда глуше.

К утру войска занимают в городе ключевые точки. И всё новые части прибывают.

И вот озвучивается долгожданное и назревшее решение об объявлении особого положения, назначении комендантом генерал-полковника Тягунова. На перекрёстках танки стоят. Дзержинска оцепляет площадь Ленина, но ещё не разгоняет митинг.

Особое положение объявлено. И как-то тепло и радостно становится на душе. Ощущение, что скоро весь этот бардак пройдёт, и будет как по-прежнему. Человек цепляется сознанием за привычную реальность. И иногда не понимает, что она изменилась необратимо. Старой не будет. Будет как-то по-другому, а хуже или лучше — зависит и от тебя самого…