Николай Кедров - Лапти сталинизма

На основании представленного выше анализа можно утверждать, что, согласно представлениям крестьянства Русского Севера, власть сельсоветов должна была быть ограниченной, как минимум, тремя различными по своему характеру нормативными рамками. Во-первых, служащие сельсоветов воспринимались крестьянами как низовые служащие госаппарата. Следовательно, их деятельность в целом должна была соответствовать политическому курсу государства, разумеется, в его крестьянском понимании. Во-вторых, в силу рудиментарности крестьянского восприятия власти служащие сельсоветов должны были соотносить свои действия с интересами всего крестьянского сообщества. В-третьих, как члены такового сельские чиновники оценивались с точки зрения норм крестьянской этики и морали. Разумеется, на практике в 1930-е годы ни одно из этих представлений не влияло на стиль профессиональной деятельности и поведения служащих на местах, однако вопрос в другом. Насколько обширным с точки зрения крестьян было пространство свободы в принятии тех или иных решений у служащих сельсоветов в представлениях крестьян? Наличие в крестьянских представлениях ограничительных характеристик говорит скорее о понимании жителями села зависимости совслужащих нижнего звена власти — как от государственной политики, так и от местных условий. Это, в свою очередь, ставит под сомнение нередко звучавшую в «письмах во власть» мысль об ответственности низовых работников за постигшие деревню в 1930-е годы бедствия.

Помимо того негативного образа совслужащего, который рисуют нам «письма во власть», в деревне существовало и иное отношение к работникам сельсоветов, которое проявлялось порой в виде жалости и сострадания к ним. Так, при обсуждении представителя Еркомского сельсовета А. Т. Кокорина при чистке соваппарата в 1930 году местные крестьяне характеризовали его довольно доброжелательно: «Семья большая со всем не уладить. Посади любого, все равно будет то же. В теперешнее время сельсовету работы хватает <���…> Есть конечно много плохого как председателю [сельского] е[овета]. Огороды не загорожены, лес не сплавлен и т. д. В части коллективизации со стороны его много было сделано хорошего» [388]. О таком же отношении говорит оценка, данная в одном из частных писем того времени: «…братан Василий Терентьевич. Он служит в сельсовете счетоводом и уведомляет вас о том, что жизнь самая тяжелая» [389]. Подтверждает такое жалостливое отношение и одна из частушек того времени: «В сельсовете оклеили не шпанерой а кулькам / у Советской то у власти нету пуговки к порткам» [390]. Вероятно, односельчане понимали, что низовые совслу-жащие в большинстве своем, так же как и они сами, стали жертвами антикрестьянской политики государства. Факты подобного сочувствия крестьян к работникам сельсоветов — на материалах своего региона — отмечал тульский историк А. В. Федотов [391]. Однако единичность подобного рода крестьянских оценок не позволяет нам сегодня сделать далеко идущих выводов, тем не менее сомнительно, что основным своим врагом крестьяне считали служащих сельсоветов [392].

Вместе с тем следует иметь в виду и то, что в 1930-е годы значительно изменяется система властных отношений на селе. Из социального пространства деревни исчезают отдельные институты, господствующие в 1920-е годы, например, община. В этот период массово и в ускоренном темпе создаются колхозы, которым также были свойственны определенные административные функции. В то же время и сами сельсоветы существенно изменяются. Из органов, тесно связанных с крестьянским миром, они все более превращаются в основного проводника антикрестьянской по своей природе государственной политики в отношении деревни. Соответственно менялись и управленческие практики. Эти судьбоносные перемены в мироустройстве деревни не могли не коснуться каждого отдельного ее жителя. Рушились привычные представления о функционировании власти на селе. Новшества противоречили существовавшим традициям. Возможно, это обстоятельство также может отчасти служить объяснением того недовольства, а порою и гнева в отношении местной администрации, критики ее пороков, которые мы так часто обнаруживаем в политическом дискурсе северной деревни.

Значительно меньше в источниках сохранилось сведений, содержащих информацию, связанную с представлениями крестьян о чиновниках районных органов власти. Многие качества районного работника в крестьянском сознании были сходны с представлением о служащих сельсоветов. В большинстве случаев жители села отзывались о них также нелестно. «Районные работники ничего не понимают, головотяпят», — говорил о них один из жителей Черевковско-го района Михаил Воронов [393]. Так же как и в отношении служащих сельсоветов, крестьяне жаловались на несоблюдение чиновниками РИКов и других районных организаций норм советской законности и постановлений вышестоящих органов [394]. Так же как и представителей сельской администрации, крестьяне обвиняли их в административных методах работы и грубости. В 1937 году выступавшая свидетелем по делу о «вредительстве» в сельском хозяйстве Междуреченского района жительница Иванищевского сельсовета Зимина рассказывала о том, как однажды один из приехавших районных чиновников был так разозлен, что, отчитывая ее, вырывал паклю из пазов окна и бросал ей в лицо [395].

Отдельным сюжетом в крестьянских «письмах во власть» звучала тема покровительства районных служащих представителям низового соваппарата и администрации колхозов. Так, Е. А. Дуряги-на из Чебсарского района писала в Центральный комитет ВКП(б): «…дальше наши работники с/сов аппарата умеют районных работников забирать себе под крылышко и оставаться не виновными» [396]. О фактах покровительства председателю местного колхоза Н. П. Головкину со стороны районных работников рассказала в своем письме в редакцию «Крестьянской газеты» жительница Подосиновско-го района А. Г. Савина: «Благодаря слабости районных советских и партийных организаций, ранее орудовавших в районе чуждых людей Головкин пробрался к руководству колхоза и сейчас в колхозе творит свою гнусную работенку, мощь колхоза с каждым днем все падает» — писала она [397]. Картину круговой поруки рисует в своем письме и житель деревни Рикасиха Приморского района Циварев. В своем обращении в рабоче-крестьянскую инспекцию он писал о том, что один из его односельчан смог устроиться на работу в райисполком инструктором. Надо отметить, что подобное карьерное продвижение своих односельчан крестьяне воспринимали крайне негативно. Однако помимо своего перемещения «в начальство», судя по письму, новоявленный инструктор стал активно протежировать другим крестьянам из Рикасихи, которые вскоре тоже обрели желанные «портфели», чем автор письма был сильно недоволен. Намеков на иные мотивы (обычно крестьяне с помощью таких обращений пытались решить какие-либо свои проблемы) в тексте нет. В отличие от письма А. Г. Савиной, письмо Циварева было написано в 1932 году, поэтому фигуранты письма у него занимаются пока еще не «вредительством», а «хорошо на государственные средства производят выпивку» [398]. Поскольку таким путем в представлениях крестьян представители районной власти включались в систему субъективных отношений внутри мира деревни, то естественно по отношению к ним звучит и упрек в сведении личных счетов. В частности, механизм такого включения районного чиновника во внутренние противоречия представал в обращении в Революционный военный совет (РВС) СССР жителя села Лешуконское Г. М. Беляева [399]. Последний указывал, что из-за «личных счетов» с заместителем заведующего районным земельным отделом Пироговым был несправедливо исключен из своего колхоза. Причиной, по мнению автора письма, стал его конфликт с конюхом колхоза Ереминым, которого он в свое время обвинил в перерасходе кормов. В отместку Еремин вместе со своими родственниками сумел «подговорить» Пирогова во время проверки колхоза обвинить Беляева (автора письма) в нерадивом отношении к труду, что и стало причиной его исключения. Ради этого Пирогов использовал свой «административный ресурс». По уверениям Г. М. Беляева, последний даже угрожал присутствовавшим на собрании колхозникам, что исключит из коммуны и тех, кто будет выступать в поддержку автора письма. Таким образом, посредством подобного рода личных контактов представители районной власти словно бы врастали в мир деревни, становились частью сельской повседневности, фактором субъективных отношений внутри сельского социума. Все это в конечном итоге способствовало тому, чтобы служащие РИКов и других районных организаций оценивались крестьянами по параметрам, во многом сходным с теми, какими они оценивали сотрудников сельской администрации.