Николай Кедров - Лапти сталинизма

В целом крестьяне осуждали различные пороки служащих сельсоветов, однако, по-видимому, наиболее серьезное осуждение вызывали те профессиональные и личные качества совслужащих, которые в силу их властного статуса отличали их от рядовых членов сельского социума. В этом проявлялась вторая составляющая образа служащего сельсовета в крестьянском сознании. Вероятно, в силу традиции он оценивался не только как госслужащий, но и как такой же, как все прочие крестьяне, представитель мира деревни. В связи с этим представляется важным проанализировать, как конструировалась в воззрениях жителей села сама модель взаимоотношений между сельсоветом как институтом власти и крестьянским сообществом.

Еще на рубеже 1920-1930-х годов крестьяне активно пытались вмешиваться в процесс принятия административных решений на селе. Обычно в качестве нарушителей спокойствия фигурировали местные «кулаки». Даже если учесть тенденциозность оценок советской делопроизводительной документации, именно у зажиточных мужиков было для этого немало оснований. Во-первых, коллективизация ударила в первую очередь по ним и их хозяйствам, что порождало желание пересмотреть принятые местными органами решения. Во-вторых, «кулаки» по советскому законодательству были лишены избирательных прав и не могли принимать участия в функционировании власти официально. Поэтому они вынуждены были искать иные пути воздействия на ситуацию. Так, в «Правде Севера» был описан случай, когда кулак Комиссаров, недовольный тем, что сельсовет не выдавал ему какую-то справку, ворвался в здание сельсовета, избил председателя и выгнал из здания всех работников этого учреждения [379]. Кулак А. М. Гурьев из деревни Корбаково Онежского района, вопреки юридическим нормам советского законодательства, явился на отчетное собрание местного сельсовета и обратился к присутствующим крестьянам с вопросом о том, насколько правомерно он был лишен избирательных прав. В качестве аргумента в свою пользу А. М. Гурьев приводил тот довод, что, в отличие от многих дезертиров, сражался за советскую власть. По словам одного из свидетелей, выступление А. М. Гурьева вызвало среди собравшихся крестьян «много шуму» [380]. Примерно так же поступили в мае 1930 года и жители деревни Некрасовская Вологодского округа Смирнов и Зотиков. Они пришли на заседание Лукьяновского сельсовета, заявили председателю, что не признают его местной властью и «послали поматерно». Присутствовавшим на заседании крестьянам они предлагали не слушать «говорунов», ссылаясь на общее ухудшение жизни на селе:. «Смотрите до чего дожили, что в лавках ничего не стало» [381]. Впрочем, если вынесенный на обсуждение вопрос вызывал острое недовольство крестьянской массы, то свой протест могли выразить и не только кулаки. Так, в одном из сельсоветов Емецкого района в 1930 году при обсуждении вопроса о контрактации молока произошел интересный случай. Оппонентом представителю власти на собрании выступила А. Ф. Савина, считавшаяся чуть ли не беднячкой. Со словами «государство нам ничего не дает, валенки розны, а купить негде» [382], она сняла валенок и запустила им в выступавшего представителя власти. Подобного рода активность крестьянства была характерна для первых лет сплошной коллективизации. С течением времени такие выступления крестьян стали редкостью. Стремление к участию в деятельности власти на местах сменяется в крестьянской среде полнейшей апатией. И для этого были свои причины. Весьма точно ситуацию характеризовал в 1936 году один из жителей Усть-Кубинского района А. И. Аникин, член местного сельсовета. В кругу колхозников он так описывал работу сельсовета: «Нет надобности мужику ходить на пленумы и собрания, все равно на нас не обращают внимания и по нашему ничего не делают, приди да только придакивай, что говорят вышестоящие организации, я сам не хожу и никому не советую» [383]. Однако еще в начале десятилетия ситуация была совершенно иной: жители села не только стремились принять участие в принятии общественно значимых решений, но, по всей видимости, считали, что деятельность сельских советов должна отвечать интересам крестьянского сообщества. Об этом говорит хотя бы то, что в своих попытках воздействовать на местную власть нарушители спокойствия в деревне нередко пытались апеллировать к общественному мнению.

Ссылка на позицию крестьянского сообщества присутствует и в письмах крестьян «во власть», но уже как аргумент для пересмотра решений сельсовета. Обычно он использовался в письмах, содержащих жалобу на неверное (с точки зрения авторов писем) понимание сельсоветом своих задач в области социальной политики. В 1934 году крестьянки из деревни Шастово Сокольского района Е. А. и А. И. Бунины в своем письме в рабоче-крестьянскую инспекцию просили проверить действия сельсовета по окулачиванию их хозяйств. В подтверждение своих претензий они рассказали, что всегда выполняли все государственные повинности и «сочувственно» относились к мероприятиям советской власти. Помимо уверений в собственной благонадежности — в плане хозяйственном и политическом, — а также других семейств, пострадавших от окулачивания, Булины приводили еще один повод в свою пользу « Местное население [выделено нами. — Н. К. ] подобным случаем со стороны сельсовета возмущены и остаются не довольны» [384]. Крестьянин А. В. Бурмистров из деревни Хлызино Грязовецкого района, также недовольный причислением себя к «кулацкой группе», просил пересмотреть это решение. В частности, он писал: «В виду явной неправильности зачисления в кулаки и обложения индивидуальным налогом, прошу настоящее мое заявление передать на расследование в Грязовецкую РКИ и поручить последней путем опроса всех граждан моей деревни [выделено нами. — Н. К. ], выявить, что к кулацкой группе по составу семьи и по имущественному положению я принадлежать не могу» [385]. К подобным аргументам прибегает и кубиноозерский крестьянин А. Талалов в своем обращении к М. И. Калинину: «В каком порядке было окулачивание по существующему закону относятся к той или иной группе активом бедняков и середняков данного селения, протокольно, а не подпольно, как это делал наш Нефедовский президиум [сельсовета], без ведома нашего селения [выделено нами. — Н. К. ] [386]. Таким образом, с точки зрения крестьян, ссылка на мнение крестьянского сообщества должна была стать убедительным доводом в их споре с местной властью. В этом феномене возможно увидеть рудимент прежней, существовавшей в 1920-е годы системы отношений внутри сельского социума, когда, по наблюдению целого ряда исследователей, основным центром властных отношений на селе являлась крестьянская община со свойственной ей практикой сельских сходов. Зачастую община подчиняла (или подменяла собой) сельские советы, которые в таком случае превращались в своего рода исполнительные органы общинного организма [387]. В 1930-е годы положение дел значительно изменилось, однако, по всей видимости, какое-то время среди крестьян еще сохранялось представление о том, что сельский совет как институт власти должен быть не только проводником государственной политики в деревне, но и выражать интересы сельского мира.