Б Пилат - Две тайны Христа. Издание второе, переработанное и дополненное

В национальном музее Неаполя находится мраморный бюст Агриппы Постума, сына Агриппы Великого. Грубые, неаристократические черты лица молодого человека, застывшая скорбь в уголках рта как бы говорят о его печальном будущем. Но не это интересует нас. Сравним мрамор Неаполя с мрамором Уффици, где находится скульптура Агриппы. Сын похож на отца. В застывшем мраморе нет ничего величественного. Нет гордости, тщеславия, хитрости, нет ничего примечательного. Мощная шея выдает в нем римлянина, сжатый небольшой рот, характерные глубоко посаженные глаза, весь вид свидетельствуют только об упорстве. Но мрамор обманчив.

Происходя из незнатной семьи, Агриппа отчетливо понимал, что стать первым человеком империи для него нереально. Быть другом Августа — дело другое. В душе Агриппа, бесспорно, идеалист, его советы Августу сами по себе интересны и характеризуют качества Агриппы. В 29 г. до н. э., после окончания гражданской войны, Октавиан советовался с Агриппой и Меценатом, следует ли ему отказаться от власти или хранить ее. Как передает Дион Кассий, в речи Агриппы были такие слова:

«Не удивляйся, Цезарь, что я буду советовать тебе отказаться от единовластия, хотя лично я извлек из него множество благ, пока ты им владел.

Я считаю, что надо заранее подумать не о моем личном благе, о котором я вообще не забочусь, а о твоем и об общем благе. Рассмотрим спокойно все, что связано с единовластием, и пойдем тем путем, какой укажет нам разум. Ведь никто не скажет, что нам надо любым способом схватить власть, даже в том случае, если она невыгодна. Если же мы поступим иначе, т. е. будем держаться за власть во что бы то ни стало, то будет казаться, что мы или не смогли вынести счастливой судьбы и рехнулись от успехов, или что мы, давно пользуясь властью, прикрываемся именем народа и Сената не для того, чтобы избавить их от злоумышленников, а чтобы обратить их в своих рабов. И то и другое достойно порицания.

Кто не вознегодовал бы, видя, что мы говорим одно, а думаем другое?! Разве не стали бы нас ненавидеть еще больше, если бы мы сразу обнаружили свое истинное намерение и прямо устремились бы к единовластию?!

Раз это так, то нас будут обвинять ничуть не менее, даже если вначале у нас и мыслей подобных не было, а только потом мы стали стремиться к власти. Быть рабом обстоятельств, не уметь владеть собой, не уметь использовать на благо дары счастья — все это гораздо хуже, чем причинить кому-либо несправедливость по причине несчастья. Ведь одни люди часто под влиянием обстоятельств бывают вынуждены совершать несправедливости ради своей выгоды, но вопреки своей воле, а другие люди, не владеющие собой, жаждут совершить зло, и в результате оказывается, что они поступают вопреки своей выгоде.

Если мы не обладаем трезвым рассудком, если мы не можем обуздать себя в счастье, выпавшем на нашу долю, то кто поверит, что мы будем хорошо управлять другими или сумеем достойно перенести несчастья?

Так как мы не принадлежим ни к тому, ни к другому сорту людей и так как мы не хотим ничего совершать безрассудно, а хотим делать только то, что сочтем наилучшим в результате обдумывания, поэтому давайте примем определенное решение по этому вопросу.

Я буду говорить откровенно. Ведь сам я не могу говорить иначе и знаю, что тебе не будет приятно слушать ложь и лесть.

Равноправие хорошо звучит на словах и является в высшей степени справедливым на деле. Разве не справедливо, чтобы решительно все было общим у тех людей, которые имеют общую натуру, общее происхождение, выросли в одних и тех же нравах, воспитаны в одних и тех же законах и отдали на благо родины все силы души и тела?! Быть почитаемым не за что иное, кроме как за превосходные личные качества — разве это не самое лучшее?!

Если люди управляются таким образом, то они, считая, что и блага и беды для всех одинаковы, не желают, чтобы с кем-либо из граждан приключилось несчастье, и сообща молятся о том, чтобы всем им выпало на долю самое лучшее. Если человек обладает каким-либо выдающимся качеством, то он легко проявляет его, активно развивает и с очень большой радостью демонстрирует перед всеми. А если он замечает хорошее качество в другом, то он охотно его поощряет, усердно поддерживает и в высшей степени высоко чтит. Но если кто-нибудь поступает плохо, то всякий сочувствует, считая, что проистекающие от этого урон и бесславие являются общими для всего государства. Так обстоит дело при республиканском строе.

При единовластии все обстоит иначе. Сущность заключается в том, что никто не хочет ни видеть, ни иметь никаких достойных качеств (ибо имеющий высшую власть является врагом для всех остальных). Большинство людей думает только о себе, и все ненавидят друг друга, считая, что в благоденствии одного заключается ущерб для другого, а в несчастье одного — выгода для другого.

Поскольку все это обстоит так, то я не вижу, что могло бы склонить тебя к жажде единовластия. Кроме того, ведь такой государственный строй для народов тягостен, а для тебя самого он был бы еще более неприятен. Или ты не видишь, что наш город и государственные дела еще и теперь находятся в состоянии хаоса? Трудно сокрушать нашу народную массу, столь много лет прожившую при свободе, трудно снова обратить в рабство наших союзников, одни из которых издавна жили при демократическом строе, а других освободили мы. Трудно это сделать в то время, как мы со всех сторон окружены врагами» [60] Федорова Е.В. Императорский Рим в лицах. Смоленск: Инга, 199.5, с. 416. .

Мы не отвергаем ни одной грани могучего таланта Агриппы, но сейчас нас интересует только его честолюбие.

Читаем у Диона Кассия: «Агриппа в Риме воздвиг храм, названный Пантеоном, в 25 г. до н. э. (храм всех богов). Называется этот храм так, быть может, благодаря изображениям многих богов на пьедесталах статуй Марса и Венеры. Я же думаю, что название происходит от того, что храм имеет вид фолоса [61] Фолос (или толос) — древнегреческое купольное культовое сооружение. , напоминающего небо. Агриппа хотел там водрузить статую Августа и присвоить зданию его имя. Но так как Август не разрешил ни того, ни другого, Агриппа поставил там статую первого Цезаря, а в преддверии храма — статую Августа и свою собственную» [62] Дион Кассий , 53:27. .

Достаточно яркий пример честолюбия.

Буквально через несколько месяцев возник основной конфликт между Августом и Агриппой.

Август, по общему мнению, был одним из самых выдающихся правителей Древнего Рима. Но забота об империи нисколько не умаляла его помыслов о семье. Цезарь страстно хотел внуков, ему надо было кому-то оставить империю.

В 25 г. до н. э. он выдает замуж свою единственную дочь Юлию. В мужья ей он выбрал сына своей единственной сестры Октавии, Марцелла. Свадьба двоюродных брата и сестры, двух бесспорных претендентов на наследство, должна создать в лице их внуков династию. И менее умный человек, чем Август, мог прийти к подобному выводу. Тем более, что, как сказал историк Веллей Патеркул: «…он [Марцелл] был юношей с врожденными добродетелями, с радостным настроением духа, с талантом, достойным участи, которая ему предназначалась» [63] Малые римские историки. М.: Ладомир, 1996, с. 387. .