Джон Робертс - Мировая история

Предвидеть такое развитие событий никто по большому счету не мог. И другого результата от существования всеобщего мира, в котором процветала внутренняя торговля, появиться тоже не могло. Японская система хозяйствования попала в прямую зависимость от наличных денег. Старинные отношения из-за этого ослабли, зато появились новые источники социальных стрессов. С переходом на оплату товаров и услуг наличными деньгами феодалам приходилось распродавать большую часть поступавшего в виде подати риса, который служил им средством существования, ведь рисом они расплачивались за посещение столицы. Одновременно рыночные отношения охватили всю территорию государства. Больше всего повезло купцам: у некоторых из них в скором времени появились свободные деньги, чтобы ссужать их правителям. Постепенно росла зависимость воинов от ростовщиков. Наряду с нехваткой наличных денег, те же правители иногда страдали от своей неспособности справиться с экономическими изменениями и пережить их социальные последствия. Если хозяин не платил слуге наличными, тот легко мог покинуть его и продать свою преданность другому господину, более состоятельному. Продолжался рост городов и поселков, и к 1700 году в Осаке и Киото насчитывалось по 300 с лишним тысяч жителей, а в Эдо тогда проживало до 800 тысяч человек. Такой рост должны были сопровождать прочие перемены. Колебания цен на рынке риса японских городов послужили обострению враждебного отношения к состоятельным посредникам-поставщикам этого товара.

Здесь перед нами вырастает великий парадокс Японии периода Токугава. В то время как его правители постепенно начинали демонстрировать все меньше способности к решению встающих перед ними задач традиционными методами, те же задачи возникали в силу фундаментального факта в виде экономического роста, который в исторической перспективе теперь становится доминирующей темой их эпохи. В период правления клана Токугава наблюдалось стремительное развитие производительных сил Японии. Между 1600 и 1850 годами сельскохозяйственное производство удвоилось, тогда как численность населения увеличилась меньше чем наполовину. Так как режим оставался прежним и у его правителей отсутствовали навыки присвоения свалившегося на них нового богатства, оно оставалось внутри общества в виде сбережений для капиталовложений теми, кто видел для них возможности, или шло на повышение уровня жизни многих японцев.

Не утихают споры по поводу объяснения того, что послужило успешным шагом к самоподдерживающемуся экономическому росту, который наблюдался пока только в одной Европе. Некоторые факторы роста выглядят очевидными и затрагивались выше: преимущества в виде морских просторов вокруг Японии, которые не смогли преодолеть иноземные захватчики, такие как степные кочевники, снова и снова грабившие создателей общественного блага в странах материковой Азии. Собственный «период Эдо» тогдашнего сёгуната, когда удалось покончить с феодальными междоусобицами, тоже можно причислить к благотворным факторам. Затем появляются радикальные усовершенствования сельского хозяйства, возникшие на основе интенсивного землепользования, капиталовложений в орошение почв и внедрение новых зерновых культур, завезенных из Америки португальцами.

Но в этом пункте нашего исследования уже затрагиваются взаимосвязанные факторы: совершенствование сельского хозяйства стало возможным потому, что превратилось в доходное дело для производителя, а стало оно доходным потому, что образовались определенные социально-политические условия. После принужденного переселения знати с ее домочадцами в Эдо не только рис появился на рынке (так как знати потребовались наличные деньги), но и открылся новый огромный городской рынок в столице, нуждавшейся одновременно в трудовых ресурсах (что обеспечивало занятость населения) и в товарах, которые становилось все выгоднее производить. Территориальная производственная специализация (в изготовлении текстильной продукции, например) во многом происходила в соответствии с различиями в сфере продовольственного снабжения: большая часть японского промышленного производства и кустарного промысла, как и в Европе на заре промышленной революции, сосредоточивалась в сельских районах. Помощь оказывало еще и правительство; в начальные годы сёгуната оно организовало широкое внедрение орошения, а также стандартизацию мер веса и валюты. Но при всех его стремлениях к регулированию общества, правительство бакуфу в конце могло предпочесть экономический рост, так как он не предполагал появление новых центров власти. Вместо абсолютной монархии японское общество стало напоминать систему властного равновесия великих феодалов, способную к самовоспроизведению до тех пор, пока не появлялся иноземный захватчик, посягнувший на нее. В результате она не могла преградить путь экономическому росту и послужить изъятию ресурсов у производителей, умевших с пользой для дела их применить. Разумеется, доля национального дохода экономически квазипаразитирующего сословия самураев фактически подверглась сокращению, зато доля производителей увеличилась. Было высказано предположение о том, что к 1800 году доход на душу населения и продолжительность жизни японцев по большому счету не отличались от таких же показателей у их британских современников.

Все это во многом маскировалось большим количеством поверхностных, но бросающихся в глаза особенностей эпохи Токугава. Что-то конечно же представлялось важным, но на несколько ином уровне. Невиданное благополучие городов послужило появлению спроса на печатные книги и цветные ксилографии, которыми позже будут восхищаться европейские художники. Горожане стали первыми зрителями нового театра кабуки . Однако при всем великолепии и достижениях на самом глубоком экономическом уровне (пусть не всегда сознательно) не совсем ясно, смогла бы сохраниться система Токугава намного дольше даже без возникновения новой угрозы со стороны европейцев в XIX веке. Ближе к завершению периода Эдо появились поводы для беспокойства. Японские интеллектуалы начали ощущать, что так или иначе обособленность предохранила их империю от посягательств из Европы, но к тому же она оставалась отрезанной от событий в Азии. Они были правы. В Японии уже состоялась ее уникальная историческая судьба, и это будет означать, что японцам предстоит встречать европейцев совсем не так, как их встречали подданные маньчжурских или могольских императоров.

История Африки и Америки развивалась в ритме, совершенно отличном от ритмов, наблюдавшихся на остальных континентах. Конечно же отличие не так касалось Африки, как Америки, которую от остальных континентов отделяли океаны, через которые осуществлялись только мимолетные контакты. Африканцы, наоборот, населяли континент, большая часть которого подвергалась постепенной исламизации, и в течение долгого времени жители, по крайней мере, периферийной Африки общались с первыми арабскими, а затем европейскими купцами. Со временем такое общение приобретало все большую важность, хотя не послужило полному вовлечению Африки в общий европейский поток истории до конца XIX века. С учетом такой обособленности в сочетании с тем, что практически вся информация о судьбе африканских и американских народов черпается из археологических находок, прояснение их истории превращается в дело весьма непростое.