Джон Робертс - Мировая история

Помимо собственных династически приобретенных интересов правители к тому же затевали споры и развязывали войны на религиозной почве, но все чаще из-за торговых прав или прав на материальные ценности. Кое-кто из них приобрел имущество за рубежом; оно тоже превращалось в усложняющий внешнюю политику фактор. Время от времени вспоминались старинные принципы феодального превосходства. Не будем забывать о роли специалистов в сфере картографии в работе, выходившей за пределы политических принципов, касающихся заселения новых земель или пробуждения национального самосознания. Как бы то ни было, но в общем подавляющее большинство правителей в этот период истории считало себя хранителями унаследованных прав и интересов, которые им предстояло передать потомкам. Они вели себя вполне предсказуемо; правители ничем не отличались от подданных (поодиночке и в составе семей) своих владений. Свою родословную европейцы чтили не только во времена Средневековья, великий век генеалогии в Европе пришелся как раз на XVI и XVII столетия.

В 1500 году намечалось коренным образом преобразовать династическую карту Европы. На ближайшие два столетия грозил растянуться большой спор двух великих родов по поводу принадлежности практически всей Европы, и они уже к тому времени рвали на части Италию. Речь идет о доме Габсбургов и правящем доме Франции (сначала Валуа, а после вступления в 1589 году на престол Генриха IV – Бурбонов). Первый дом представляли по большому счету австрийцы, а их противники всегда будут находиться во Франции. Причем обе этих семьи станут поставлять правителей и супругов правителей во многие другие страны. Причиной их ссоры в начале XVI века послужил спор вокруг бургундского наследия. В то время ни одно из этих семейств еще не играло решающей роли в Европе. Разумеется, к тому моменту истории им нечем было выделиться с точки зрения накопленной власти среди других династий Европы (правда, по древности рода они давали им сто очков форы), хотя, например, правитель валлийской династии Тюдоров Генрих VII вступил на престол Англии в 1485 году.

Некое стоящее упоминания национальное сплочение и самосознание, способное к обеспечению политического единства, просматривается разве что в Англии, Франции, а также, с определенной натяжкой, в Испании с Португалией. Наглядным примером нам служит Англия, числившаяся в Европе относительно неприметной державой. Это островное, отгороженное от вторжения и после 1492 года лишенное континентальных территорий (кроме морского порта Кале, все равно утраченного в 1558 году) государство располагало необычной для того времени централизованной системой управления. Представители династии Тюдоров, всеми силами утверждавшие единство своего королевства после длительного периода смуты, названной «войной Алой и Белой розы», умышленно связывали национальный интерес со своей династией. Уильям Шекспир совершенно естественно использует лозунг патриотизма (и, следует особо отметить, практически не касается проблемы религиозных различий). Франция тоже уже прошла определенный путь к национальному сплочению. Дому Валуа – Бурбонов, однако, досталось больше проблем, чем Тюдорам, в виде сохранившихся на их территории анклавов с особым статусом неприкосновенности и привилегий, на которые суверенитет монархов в лице королей Франции распространялся не в полной мере. Некоторые из их подданных даже не владели французским языком. Тем не менее Франция уверенно двигалась в направлении становления в качестве национального государства.

То же самое можно сказать об Испании, хотя две ее короны не удавалось объединить до тех пор, пока внук католических монархов Карл Габсбург в 1516 году не стал вторым правителем страны одновременно с его душевнобольной матерью под именем Карл I. Ему все еще приходилось со всей тщательностью учитывать отличие прав жителей Кастилии от прав жителей Арагона, но более ясное самосознание испанской национальности пришло во время его правления потому, что поначалу весьма популярный у своих подданных Карл затмил национальное самосознание Испании в более крупной империи Габсбургов и на самом деле пожертвовал испанскими интересами ради династических целей и побед. Крупным дипломатическим событием первой половины века считается его избрание в 1519 году императором Священной Римской империи под именем Карла V. Он пришел на смену своему деду Максимилиану, мечтая об избрании на престол, и через заключение тщательно продуманных брачных союзов в прошлом к тому времени уже получив власть над империей, территория которой достигла невиданных в мире размеров, теперь с приобретением титула императора обрел достойную его корону.

После своей матери Карл унаследовал испанские королевства и тем самым долю Арагона на Сицилии и притязания кастильцев на территории недавно открытой Америки. От отца, то есть сына Максимилиана, ему достались Нидерланды, входившие в состав герцогства Бургундия, а от деда – земли Габсбургов Австрии и Тироля вместе с провинцией Франш-Конте, Эльзасом и клубком притязаний в Италии. Так выглядело величайшее династическое наследие, накопленное к той эпохе, а короны Богемии и Венгрии находились в распоряжении брата Карла по имени Фердинанд, которому предстояло сменить его в качестве императора. Верховенство Габсбургов служило решающим фактором европейской политики на протяжении практически всего XVI века. Его истинные и мнимые притязания прекрасно видны из списка титулов Карла, когда его возвели на императорский престол: «Король римлян; император – избранник; semper Август; король Испании, Сицилии, Иерусалима, Балеарских и Канарских островов, индейцев и материка на противоположной стороне Атлантики; эрцгерцог Австрии; герцог Бургундии, Брабанта, Штирии, Каринтии, Карниолы, Люксембурга, Лимбурга, Афин и Патров; граф Габсбурга, Фландрии и Тироля; пфальцграф Бургундии, Эно, Пфирта, Руссийона; ландграф Эльзаса; граф Швабии; господин Азии и Африки».

Что бы ни представлял собой такой набор территорий, национальным его назвать никак нельзя. Ради практических целей его делили на два главных блока: испанское наследие, богатое за счет обладания Нидерландами и питаемое растущим притоком слитков золота из Америки; и старинные земли Габсбургов, требующие активной заботы о Германии, чтобы поддержать там верховенство правящей семьи. Однако Карлу с его престола виделось гораздо больше перечисленного выше. Вполне откровенно он любил называть себя «Божьим знаменосцем» и, как христианский паладин древности, воевал против османов в Африке и по всему средиземноморскому побережью. В своих собственных глазах он все еще представлялся средневековым императором, а не просто одним из многих европейских правителей; он числился предводителем христианского мира и за свои поступки отвечал перед одним только Богом. Он мог считать себя более достойным звания «Защитник веры», чем его тюдоровский конкурент Генрих VIII, тоже претендовавший на императорский престол. Интересами Германии, Испании и династии Габсбургов приходилось в определенной степени жертвовать в свете представления Карлом V его собственной роли. Но все равно он замахивался на недостижимое. Если взять в расчет напряжения в обществе, возникшие из-за движения Реформации, а также убогий аппарат связи и управления XVI века, власть в такой империи оставалась всего лишь мечтой, неподвластной никакому смертному человеку. Карл V, кроме всего прочего, стремился управлять своей империей лично, постоянно находился в пути, гоняясь за своей недостижимой целью, и поэтому, можно предположить, он заставлял своих подданных во всех уголках его империи (кроме Нидерландов) чувствовать свою причастность к его дому. По его устремлениям можно себе представить тот уклад, в соответствии с которым все еще жил средневековый мир, а также понять анахронизм этого уклада.