Джон Робертс - Мировая история

На восточной оконечности африканского побережья национальное пробуждение в Египте обеспечило появление там первого за пределами европейского мира великого соответствовавшего историческому моменту национального вождя Мохаммеда Али, названного паша Египта. Ориентируясь на Европу, он стремился заимствовать оправдавшие себя там воззрения и приемы и одновременно отстаивал собственную самостоятельность в качестве султана. Когда султан позже призвал его на помощь ради подавления греческой революции, Али попытался в качестве награды за свою услугу захватить Сирию. Такая угроза территориальной целостности Османской империи вызвала международный политический тупик 1830-х годов, до выхода из которого французы взяли сторону паши. Им в этом деле ничего не досталось, но в последующем французских политиков продолжали интересовать Левант и Сирия тоже, и их интерес принес конечные плоды в виде краткосрочного учреждения в этой области французского присутствия в XX веке.

Ощущение, будто власти Великобритании и Франции прекрасно воспользовались представившимися им в начале XIX века возможностями, можно с полной уверенностью назвать одной из причин попыток правителей остальных держав повторить их пример начиная с 1870 года и позднее. Но завистливое подражание служит далеко не исчерпывающим объяснением непривычной торопливости, проявленной теми, кто поднял так называемую империалистическую волну XIX столетия. Без учета Антарктиды и Арктики к 1914 году свободных от европейского флага или не заселенных европейцами стран оставалось меньше одной пятой части поверхности Земли; и на этой небольшой части планеты настоящей самостоятельностью обладали только Япония, Эфиопия и Сиам (Таиланд). По поводу того, как все это случилось, разгораются большие споры. Ясно, что один из ответов заключается в примитивной инерции накопленных сил. Европейская гегемония становилась все более неотразимой из-за того, что опиралась на собственную военную мощь. Теория и идеология империализма представляли собой до известной степени примитивное рациональное обоснование применения той военной мощи, которая как-то вдруг оказалась в распоряжении правителей европейского мира.

Политическая ситуация в Европе совершенно определенно поощряла гонку за приобретение новых колоний. С выходом на арену двух новых основных европейских игроков в лице Германии и Италии соперничество между европейскими державами поднялось на новый уровень. Притом что подавляющее большинство правителей понимало практическую бесполезность с точки зрения пополнения казны, приобретения новых территорий, скажем, в Центральной Африке, никому не удавалось уйти от соблазна псевдодарвинистского представления о том, будто соревнование за обладание землей приравнивается к состязанию за светлое будущее: если власть откажется действовать здесь и сейчас, то она рискует безнадежно отстать в борьбе за выживание. Соревнования за обладание передовыми достижениями в сфере техники и организации колонии к тому же превратились в измеритель современности и доказательство зрелости переживающей период экспансии культуры.

Технические достижения обеспечивали практические преимущества их обладателям. Поскольку медики начали находить средства обуздания тропической инфекции, а паровые моторы обеспечивали ускорение транспортировки, упростилась задача учреждения постоянных баз в Африке и проникновения в ее глубинные районы; потенциальные возможности этих районов долгое время будили интерес исследователей, но их освоение начало выглядеть задачей, стоящей с 1870-х годов. Тогдашний научно-технический прогресс обеспечил возможность и привлекательность распространения европейского правления, через которое можно было стимулировать торговлю с инвестициями. Те надежды, что пробудились из-за такого рода иллюзий, часто оказывались ничем не обоснованными и оборачивались большими разочарованиями. Как бы ни манили «ждущие освоения вотчины» в Африке (как один британский государственный деятель образно, но без знания дела назвал их) и сколь бы привлекательным ни казался обширный рынок потребительских товаров, представленный нищими миллионами жителей Китая, наиболее выгодными клиентами и торговыми партнерами одних индустриальных стран по-прежнему оставались другие индустриальные страны. Бывшие или существующие колонии привлекли больше зарубежных капитальных вложений, чем новые приобретения. Однозначно самая большая часть британских денежных средств, инвестированных за границей, шла в США и Южную Америку; французские инвесторы предпочитали Россию Африке, а немецкие деньги текли в Турцию.

С другой стороны, многих частных лиц воодушевляли на подвиги как раз экономические расчеты. Из-за них имперская экспансия всегда заключала в себе фактор случайности, из-за которого общие выводы становятся задачей предельно сложной. Первопроходцы, купцы и искатели приключений множество раз предпринимали шаги, из-за которых правительствам, охотно или не слишком, приходилось захватывать новые территории. Они часто становились народными героями, так как тогдашняя самая активная фаза европейского империализма совпала по времени с мощной активизацией участия простолюдинов в общественных делах. Через приобщение к периодической прессе, участие в выборах и уличных мероприятиях народные массы обретали вкус к политике, в которой среди прочего упор делался на имперском соревновании как форме национального соперничества. Новая подешевевшая пресса часто потворствовала этому соперничеству через придание драматического вида освоению новых земель и ведению колониальных войн. Кое-кто к тому же рассчитывал на то, что социальное недовольство масс можно как-то успокоить через обсуждение успехов в сфере продвижения собственного национального флага на новые территории, даже когда специалисты прекрасно себе представляли грядущие последствия: экспансия ничего не сулит народу, кроме новых расходов.

Объяснить все одним только цинизмом трудно, когда речь идет о тяге к наживе. Идеализм, которым вдохновлялись некоторые из империалистов, конечно же утешал совесть многих. Люди, полагавшие себя носителями истинной цивилизации, считали своей обязанностью править другими народами ради их же блага. Своим знаменитым стихотворением Р. Киплинг призывал американцев взять на себя Бремя Белого человека, а не награбленное им добро.

Таким образом, после 1870 года множество разнообразных элементов переплелось в контексте изменения международных отношений, диктовавших собственную логику всем колониальным делам. Особых подробностей в этой сфере не требуется, хотя две навязчивые темы обращают на себя внимание. Во-первых, считавшаяся единственной действительно глобальной имперской державой Великобритания чаще других стран становилась участницей ссор по поводу колоний, ведь ее вотчины обнаруживались повсюду. Главные тревоги англичан, как никогда раньше, связывались с Индией; об этом можно судить по приобретению африканской территории ради предохранения прежнего маршрута в обход мыса Доброй Надежды и нового через Суэц, а также частым тревогам в связи с угрозами для земель, служивших северо-западным и западным спуском Индии к океану. Между 1870 и 1914 годами осложнения за пределами Европы, потребовавшие вооруженного вмешательства Великобритании, возникли из-за поползновений русских в Афганистане и попытки французов утвердиться в верховье Нила. Британских сановников к тому же сильно встревожили проникновение французов в Западную Африку и Индокитай, а также влияние русских в Персии.