Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Но болтать - не делать: всего за год ему удалось, поругавшись с инвесторами, обрушить экономику, и в 1871-м случился первый в истории страны военный переворот: пограничная стража вынесла м-ра Роя из кабинета, вернув власть республиканцам. Впрочем, вскоре виги вернулись, и Энтони Уильям Гардинер, выигравший выборы 1878 года, положил начало циклу единоличного правления «истинных вигов», затянувшемуся аж на 102 года. На его долю впала сложная задача вывести Либерию сухой из воды, когда претензии к стране предъявили сразу Великобритания и Германия: сэры потребовали уступить солидные территории, в знак серьезности намерений введя войска в Монровию, а херры без каких бы то ни было оснований бомбардировали побережье, требуя компенсации непонятно за что.

Землю, в итоге, пришлось уступить, компенсацию, так и не получив разъяснений, выплатить, и в стране разразился очередной кризис: многие сочли, что унижаться перед белыми, пусть и много сильнейшими, недопустимо, на что им резонно отвечали, что у сильного всегда бессильный виноват, а тень должна знать свое место. В какой-то момент показалось даже, что дело дойдет до гражданской войны, которую страна не переживет. Однако не случилось. Две партии сумели найти общий язык и объединились. «Белые старики» понимали, что настало время уходить, а страна не в том положении, чтобы позволять себе двухпартийную систему, да и программа вигов, - крайний либерализм с очевидным уклоном в либертарианство, - им нравилась. Так что главной задачей «единого кандидата» Хилари Ричарда Райта Джонсона, первого президента, родившегося на территории страны, стало хоть как-то уладить отношения с Лондоном и Берлином. Кое-чего ему, в общем, удалось добиться, но сразу же возникли проблемы с Парижем, который, естественно, счел себя обойденным и потребовал «компенсаций». А потом к рулю прочно прорвалась молодежь, и…

И в общем, всерьез Либерию с этого момента никто не воспринимал. Даже как маленький, но представляющий хоть какой-то интерес казус. Ее просто не замечали. А ее элита, - около 3% населения, - всвою очередь, не замечала, что ее не замечают. Распределив печеньки на век вперед, она прожирала кредиты, величаво варилась в собственном соку, сама себя восполняя, а потому и быстро вырождаясь даже физически (еще раз рекомендую посмотреть портреты президентов Либерии) и не ставя перед собой никаких целей, кроме сохранения уютной для себя стабильности. Поколение за поколением лаская себя и население убежденностью в том, что без свободы человек все равно, что птица без крыльев, а они свободны и, стало быть, с крыльями. А вместе с элитой вырождалось, все более становясь химерой, государство, - и медленное, нищее, безысходно стабильное сползание в пропасть завершилось лишь в 1980-м, мятежом "ниггеров" и кровавым многолетним бардаком, рассказывать о котором здесь излишне.

А теперь, завершив про Либерию, закольцуем тему, ненадолго вернувшись в Сьерра-Леоне. Вернее, во Фритаун, где освобожденные британские негры из Америки тоже делали карьеры, но, в отличие от либерийских "американцев", не самостоятельно, а под контролем англичан. На случай, если кто забыл, повторю: действуя методом проб и ошибок, сэры в начале ХIХ века пришли к выводу, что бывших рабов и их потомство лучше всего будет использовать в качестве нижних и средних чинов колониального управления, для чего в колонии открыли школы и даже университет. Такая методика быстро оправдала себя: креолы (или «крио», как называли себя сами экспатрианты), вдохновленные кажущимся равноправием, учились рьяно и в работу, окончив курс, впрягались не за страх, а за совесть.

Именно там появились первые черные врачи, первые черные юристы, первые черные священники, первые газетчики, а также первые черные клерки уровня вплоть до помощника губернатора. Все они считали себя англичанами, боготворили Англию и служили ей истово, везде, куда бы она ни послала, - а посылала она их во многие места, подчас, очень далекие от родных. В первой половине века креольская элита пополнилась новыми иммигрантами, причем англичане отбирали для Фритауна самых толковых, с образованием, профессией или капитальцем, и несложно представить себе, насколько влиятельна в колонии была эта, по определению Ли Джексона, «цветная, но по духу белая» прослойка. По факту, собственно, именно на ней все и держалось.

Однако на рубеже 70-х отношение Лондона к «новой элите» стало понемногу меняться. Намечающийся захват Африки требовал новых подходов к пониманию роли чернокожих в политике, да и вообще, их роли и места в мире. Если ранее сэры полагали неважным, кто какого цвета, лишь бы ловил мышей, то теперь расцвели первые расистские теории, обосновывавшие приоритет белого над черными, которых белому надлежит «опекать и воспитывать, приспосабливая к полезному, осмысленному труду». То есть, как формулировали во властных кабинетах, «концепция белой гегемонии». В 1873-м данный принцип впервые публично озвучил министр колоний Кимберли, - «Мы можем спокойно использовать туземцев лишь на самых низших постах», - а несколько позже другой министр колоний, Чемберлен, довел идею до логического конца: «Любому здравомыслящему человеку совершенно ясно, что британские чиновники не могут доверять индийскому или туземному врачу».

Ну и, естественно, общественность подхватила. «Они насквозь порочны, - доказывало Церковно-миссионерское общество. – Это создания, полностью отличные от нас, промежуточная стадия между людьми и животными. У них нет души, и они не способны к развитию». Достопочтенным пасторам вторила наука: известный этнограф Гарри Джонсон заявил, что «я поехал в Африку, исполненный веры в то, что все христиане равны, но я ошибался: все чернокожие христиане, как один, пьяницы, лгуны, воришки и нечистоплотные обжоры». И черточкой над t припечатал Брюс Хемминг, шеф Африканского департамента Форин офиса: «Образованные туземцы вроде Баннермана, Брю и им подобных – это проклятие Западной Африки».

Что самое пикантное, до фритаунских и лагосских (уже были и такие, но не о них речь) крио в первое время не дошло, что сулит им новая тенденция. Где-то что-то творилось, но они, балованные, обласканные, привыкшие считать себя нужными, не предполагали, что это относится и к ним. Они выписывали лондонские газеты, они имели доступ к внутренним документам канцелярии губернатора, но что всё это может ударить и по ним, в их головы как-то не приходило. Слишком не соответствовало тому, к чему привыкли, как к единственно возможному, уже в третьем поколении.

Они были людьми городскими, образованными, уважаемыми, у них были мастерские, врачебные практики и адвокатские конторы, - о торговых домах, крутивших дела с английскими компаньонами и речи нет, - они бывали в Англии и чувствовали себя там на равных с белыми, они, в конце концов, занимали ответственные должности, и они, собственно, не очень рассматривали себя, как негров, во всяком случае, - как туземцев, которых и сами не считали полноценными людьми. Больше того, судя по приватным письмам креольской элиты середины позапрошлого века, крио от души посмеивались над соседями, карикатурно «независимыми» либерийцами, варившимися в собственном соку и, на взгляд фритаунских снобов, деградировавшими.