Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

Лично короля, правда, Кейзмент не обвинял, скорее, брал под защиту, указывая, что он из своего Брюсселя может обо всех этих ужасах не знать, но вердикт в отношении местных властей и руководства « Форс пюблик » был однозначен: «Все видят, все знают, но не препятствуют, а возможно, и поощряют из меркантильных побуждений». И только. Сдержанно и аккуратно.

А вот менее щепетильные свидетели, всеми правдами и неправдами побывавшие в Конго, и вовсе рубили правду-матку, не стесняясь в оценках. Так, некий пастор Шепард опубликовал обширный очерк о встрече с вождем племени запо-запов (?!!), взявшим подряд на взимание недоимок, и о груде истерзанных трупов, которые, по словам вождя, его подданные ели, и об отрубленных руках, собранных для отчета бельгийцам.

Нельзя исключать, что какие-то «вести с полей» были изрядно раздуты. Срок истечения «льготных лет» приближался, так что заказ на страшилки рос, но, - пусть даже не все «свидетели» были так кристально честны, как Морелл и Кейзмент, - безрукие туземцы, страшные шрамы от плетей из бегемотьей кожи и прочий ужас были фактом, беспристрастно запечатленным только-только изобретенными камерами «Kodak». Появляясь на страницах американских и европейских иллюстрированных журналов, они нагнетали обстановку ежедневно, и в конце концов, жалеть "конголезских бедняжек" стало признаком хорошего тона и в светских салонах, и в пабах Ист-Энда.

В такой вот обстановке м-р Морелл, уже номинированный на Нобелевскую премию, и м-р Кейзмент (вернее, уже «сэр»), создают в 1904-м «Общество по проведению реформ в Конго», отделения которого появляются везде, вплоть до Японии, Турции, Персии и России, а сам Молрелл посещает крупнейшие города мира с выступлениями и призывами к «мировой общественности». И в итоге, Великобритания требует пересмотреть решения Берлинской конференции, а бельгийские социалисты инициируют появление независимой комиссии по расследованию ситуации в Конго.

Бороться с таким накатом Леопольд, превращаемый СМИ в «воплощение зла на Земле», не мог. Хотя бился упорно и денег не жалел. Добиваясь изменения общественных настроений, он подарил Парижу станцию метро, вложил огромные деньги в бельгийскую благотворительность, электрифицировал целый район Лондона. А в ответ на критические статьи обильно публиковалась апологетика, авторы которой, не отрицая фактов (как отрицать, если фотографии налицо?), привычно подавали их, как «присущие дикарям обычаи», с которыми «борется благородный король».

Учитывая обстоятельства, были даже рассекречены кое-какие нормативные акты, и все желающие смогли узнать, что СГК не диктатура какая-то, а правовое государство, где каждый гражданин, считавший себя обиженным, - вплоть до пигмеев, - имел полное право подать на "дикую милицию" в суд и добиться справедливости, вплоть до отмены смертного приговора. Для этого следовало всего-навсего купить билет на поезд, поехать в Леопольдвиль, нанять адвоката и оплатить судебные пошлины, - и обо всем этом граждан, даже живущих в самой глухомани, подробно информировали на простом, всем аборигенам понятном французском языке.

А в качестве орудия главного калибра, почти со смертного одна протянул руку старому партнеру легендарный Генри Стэнли, кумир двух поколений, клятвенно заверяя многочисленных фанатов в том, что «дикость племен бассейна Конго неоспорима, огульное истребление ими друг друга, каннибализм – часть их жизни. Свободное Государство не может в один миг все это исправить, даже самыми жесткими методами, кроме которых они ничего не понимают». В конце статьи, вброшенной в 1906-м, уже после смерти Стенли, великий землепроходец назвал Леопольда своим другом, призвав «всех, кто верит мне, не верить клевете».

Это был хороший ход, но как раз в это время король, себе на беду, поймав на попиле фондов, уволил барона Людвига фон Штойбе, руководителя своей пиар-кампании, и обиженный немец слил в прессу свою переписку с Леопольдом, включая расписки звезд прессы и отчеты о проплате джинсы в газетах, после чего никаких вариантов уже не было.

С этого момента в глазах всего мира Леопольд, за 20 лет угробивший (по подсчетам британских и германских демографов) примерно половину из примерно 20 миллионов конголезцев окончательно превратился в бармалея. Коллеги и родственники объявили его нерукопожатным, социалисты поговаривали о республике или, как минимум, отречении, дело запахло серьезным политическим кризисом в самом Брюсселе, и правительству Бельгии, потрясений не желавшему, пришлось что-то решать.

Благо, король, которого все достало, - денег было более чем, а годы и молодая любовница брали свое, - предложил хороший вариант: передать личное государство непосредственно Бельгии, как доходную, под ключ, и колонию. Естественно, очень не даром. И заломил столько, что торговались более двух лет, аж до 1908-го, когда наконец ударили по рукам.

Но перед тем, как передать права собственности покупателю, король «Свободного Государства» со свойственной ему предусмотрительностью принял меры для полного сокрытия всего, что могло бы служить документальным (брань на вороту не виснет) компроматом. И так обстоятельно решил этот вопрос, что любая бумажка их обширных государственных архивов СГК, а также некоммерческих организаций, ООО и ЗАО, подконтрольных ему, сегодня для историков на вес золота, как раритет.

А когда все кончилось, правительство Бельгии уладило вопрос о концессиях, продлило режим беспошлинной торговли еще на 20 лет, и все стало тихо. Что бы ни творилось в колонии Конго, отныне по умолчанию считалось приемлемым, да, в общем, по сравнению с эпохой «свободы», скорее всего, не только считалось. Хотя как сказать.

Самым ярким лакмусом происходящего стала метаморфоза Касонго Ньембо, того самого марионеточного мулохве остатков Уруа. Много лет он был идеально послушен, выполнял всё, ни на что не претендовал и ничем не возмущался. За что и жил спокойно, даже в почете. Но в 1906-м что-то внутри порвалось даже у этой плюшевой куклы. Или, тоже может быть, уровень озверения подданных дошел до того, что стало элементарно страшно.

Как бы то ни было, лидер балуба впервые осмелился подать голос. Он прогнал из резиденции бельгийских чиновников, приказал открыть огонь по явившимся карателям из «дикой полиции», лично съездил на разговор к суперинтенданту провинции, - а вернувшись, призвал к сопротивлению и ушел в «зеленку», где уже действовали стихийные мятежники, незадолго до того называемые им «разбойниками». Конечно, до батетела, профессиональных псов войны, восставшим крестьянам было далеко, да и с вооружением не ладилось, но присутствие «священного вождя» придало мелкому эксцессу импульс.