Лев Вершинин - Дорога без конца (без иллюстраций)

И сказано – сделано: эмир Донголы и всего Севера, известный и успешный военачальник Абдуррахман ан-Нуджуми, бедуин-джаалин, получив приказ наступать, перешел египетскую границу. Правда, не сразу, а сперва направив в Омдурман письмо с предельно аккуратным выражением сомнений в полной правильности воли повелителя и нижайшей просьбой их развеять.

Опасения эмира можно понять. Своих, надежных солдат у него было всего пять тысяч, а отряды джихадии «второго эшелона», присланные из центра, не получая от центра жалованья и довольствия, а эмиром, тоже лишнего не имеющим, снабжавшиеся по остаточному принципу, либо тихо вымирали от голода и болезней, либо грабили население, либо дезертировали. К тому же, местные бедуины, на конницу которых он формально мог рассчитывать, ушли в отказ и растворились в песках, если вообще не вели двойную игру, неявно работая на египтян.

А между тем, кому следует уже было известно, - и в Омдурмане тоже, - что англичане за истекшие два года полностью перестроили армию Египта, создав батальоны «нового образца», на порядок более боеспособные, чем те, с кем махдисты привыкли иметь дело. Все эти соображения были абсолютно верны, однако ответ из Омдурмана пришел категорический: приказ не обсуждаются, пусть эмир делает, что приказано, а если будет медлить, вакил-баггара знает, что делать с ослушником.

В итоге, как уже сказано, ан-Нуджуми дал приказ наступать и спустя пару недель, - в августе, - погиб в сражении при Тоски, где «дервиши» даже не сумели сблизиться с врагом (их просто расстреляли, четверть убив, а остальных вынудив сдаться), а его место занял племянник халифа, прибывший вместе с несколькими сотнями баггара, занявших все сколько-то ответственные посты в провинции, благо, после провала похода вакансий было много. Что до халифа, то он, получив известия о случившемся, согласно запискам Рудольфа Слатина, «горько плакал ровно сутки, а потом стал спокоен и весел».

И тут возникает вопрос. Хальфу называли по-всякому, и кровопийцей, и клятвопреступником, и тираном, и дикрем, но дураком или профаном в военном деле - никто и никогда. Отправляя на покорение Египта пять тысяч солдат с подкреплением второй свежести, он не мог не понимать, чем это кончится. Тем паче, что за египтянами стояли «красные мундиры», а Хальфа, хорошо помнивший, как они громили его войска, идя к Хартуму на помощь Гордону-паше, знал им цену, часто восклицая «Если бы не англичане, я бы давно завоевал Египет!». И тем не менее, эмира ан-Нуджуми послали на верную смерть.

Но почему? Логически рассуждая, ответ только один: политические соображения, в данном случае, перевесили чисто военные. Война с Эфиопией, пусть и победная, сожрала столько людей, что баланс сил в Халифате опасно нарушился. Джихадия выдохлась и поредела втрое, большие потери понесли и баггара, зато северные бедуины, - джаалин и барабра, оттесненные на второй план, - практически не пострадали, и значит, стали опасны. А между тем, армия эмира Донголы формировалась из них, и на укрепление из центра пришли части из числа самых ненадежных.

Таким образом, каков бы ни был исход авантюры, Хальфа выигрывал по любому: улыбнись, паче чаяния, ан-Нуджуми удача, его успех стал бы, естественно, успехом халифа, однако и поражение укрепляло позиции халифа, ослабляя позиции тех, кто казался ему (а может быть, и был) потенциальной оппозицией, а заодно и показывая народу, что Аллах ими недоволен. Ведь баггара, как ни крути, одолели могущественного имератора, а джаалин не смогли справиться с жалкими «турками», которых суданцы всегда били.

Так что, нельзя сказать, что благоразумие изменило Абдалле, совсем наоборот, - и эта методика далее использовалась не раз: спустя полтора года халиф точно так же отказал в помощи, велев «полагаться на Аллаха», Осману Дигне, лояльному, но слишком сильному эмиру беджа, в результате проигравшему англичанам битву за побережье. А теперь временно оставим Хальфу праздновать безусловную удачу – и перепрыгнем на самый-самый юг.

После падения Хартума и капитуляции Роберта Слатина в Дарфуре, весь Судан стал махдистским, - кроме самой южной провинции, «многобожной» Экватории, губернатором которой был Мухаммед Эмин-паша, о котором выше поминалось вскользь, а теперь пришло время сказать подробнее. Эдуард Шнитцер, очкастенький худосочный пацаненок из очень скучной и очень бюргерской еврейской семьи, естественно, игравший на скрипочке и, тоже естественно, выучившийся на врача, был он из разряда людей, у которых известно где шило.

В студенчестве, ища себя в жизни, перешел из родимого иудаизма в лютеранство, отказался от приличного места в клинике Познани, уехал в Турцию, лечил бедный люд в Албании и Трапезунде. Потом осел в Стамбуле, где стал известен благодаря полному бескорыстию, чтобы быть ближе к пациентам, принял ислам, затем оказался в Хартуме, попал на глаза Гордону, сразу его оценившему и наконец, когда Гордон-паша пошел на повышение, по его личному представлению был назначен губернатором Экватории с высочайшим титулом паши.

Много исследовал, составлял карты, писал статьи в европейскую прессу, отправлял в музеи Европы, - вернее, Рейха, горячим патриотом которого был с детства, - богатейшие биологические и этнографические коллекции. По отзывам знавших его, деньгами не интересовался вовсе, в Египет влюбился всей душой, прекрасно ладил с местными, которых, будучи губернатором, лечил даром, и фанатично боролся с работорговлей, чем навлек на себя ненависть арабов-контрабандистов, ибо вешал без разговоров, но зато снискал обожание почти на грани обожествления у «многобожников».

Ну и, помимо прочего, в нередких стычках с «людоловами» и враждебными племенами, непременно лично возглавляя войска, - хотя стрелял плохо, а фехтовать почти не умел, - проявил такую личную храбрость и был так удачлив, что был безусловно признан вверенными ему войсками – примерно тысячей не лучших египетских солдат, сосланных на крайний юг после Тель эль-Кебира.

Вот ему-то и пришлось решать, как быть, когда появившиеся на границах махдисты предложили всем трем белым, находившимся в Экватории, «охранную грамоту», чтобы беспрепятственно покинуть провинцию. И он решил: настояв на отъезде знаменитого русского путешественника Василия Юнкера и итальянца Гаэтано Казати, сам уезжать отказался. Сперва сообщив, что никогда не покинет тех, кто ему верит, а капитулировать не собирается, потому что подданные Рейха не сдаются, на предложение же, раз уж мусульманин, признать власть халифа и остаться губернатором, ответив, что настоящий правоверный никогда не подчинится еретику-хариджиту.