Иван Филиппов - Записки о «Третьем рейхе»

— Пока их терпят здесь, но мы надеемся обойтись и без них,— был ответ гауляйтера.

Утром следующего дня мы охотились на зайцев в бывшем имении польского помещика графа Курнатовского — владельца 32 тыс. га леса и 12 тыс. га пахотной земли. Теперь имение принадлежало «германскому государству», и в нем чувствовал себя хозяином немецкий управляющий.

Зимний ветреный день. По указанию гауляйтера в качестве загонщиков и носильщиков нашей охотничьей добычи были привлечены местные польские крестьяне. Со мной все время находился пожилой поляк. Я был рад ему, как родному человеку. После нашего знакомства он многое рассказывал мне о страданиях польского народа; со слезами на глазах говорил о том, что население ждало прихода Советской Армии во время гитлеровского похода в Польшу и надеялось на то, что Советская Армия займет Варшаву и придет в Познань.

— Мы обречены теперь на вымирание, проклятые гитлеровцы не оставят нас живыми. Неужели советский народ оставит нас в беде? — спрашивал он меня дрожащим голосом.

Я, как мог, успокаивал его. Он обратил мое внимание на то, что в Познани «что-то происходит», появилось много немецких войск. Гитлеровцы взялись отстраивать старый Познаньский дворец. «Говорят,— шептал он мне, — ожидают приезда Гитлера и здесь будет его ставка».

Обедали мы в поле, в специальных палатках были установлены котлы для варки «охотничьего супа» — горох со свининой. Вечером, когда стемнело, у помещичьего особняка была устроена церемония окончания охоты.

Позднее, после ужина, немцы устроили для себя своеобразное веселье — «охотничий суд». Шмидт в мантии судьи восседал за столом с двумя присяжными и произносил грозные обвинительные речи против отдельных охотников, совершивших во время охоты те или иные «проступки».

Интересен эпизод, разыгравшийся при этом. Днем, во время охоты, чиновник министерства пропаганды Шипперт убил забежавшую в охотничий круг крестьянскую свинью и двух поросят. Все иностранные журналисты возмущались этой дикой выходкой. Шмидт, увлекшийся ролью судьи и будучи сильно выпивши, произнес длинную обличительную речь против Шипперта. Он называл его преступником и убийцей. Некоторые корреспонденты в тон ему кричали: «Варвар, покарать его!» Шипперт, не выдержав всего этого, демонстративно покинул «зал суда». Не знаю, как урегулировали между собой этот конфликт представители двух фашистских ведомств.

В Познани я почувствовал холод и натянутость по отношению ко мне немецких чиновников. Лишь Шмидт пытался пустить мне пыль в глаза. Поздно вечером, отведя меня в сторону и положив фамильярно свою тяжелую руку на мое плечо, он сказал:

— Мы уверены, что дружба между Германией и СССР еще более укрепится. Не надо верить никаким вредным слухам.

В начале марта 1941 года в Вене немцы устраивали международную ярмарку, в которой принимал участие и СССР. Наместник Гитлера в Австрии Бальдур фон Ширах пригласил на ярмарку иностранных журналистов. Я также получил приглашение.

Весна в этот год на юге Германии началась внезапно и бурно. Поезд, в котором мы ехали в Вену, мчался по полям, залитым водой. Вода подступала прямо к железнодорожному полотну. Порой казалось, что мы движемся на пароходе, так как вокруг не было видно земли. То здесь, то там мелькали деревни, и их жители от дома к дому перебирались на лодках.

Утром увидели Вену, освещенную лучами весеннего солнца. Перед глазами мелькнула гладь реки — это был голубой Дунай, воспетый Штраусом. Весенние паводки придали ему силы и полноты, но вместе с тем лишили его нежности, голубизны — выглядел он серым.

От вокзала до центра города мы пробираемся на автобусе такими узкими переулками, что удивляешься, как могут в них расходиться встречные автомобили. Нередко мы проезжали под перекинутыми через улицу ветхими мостиками. Около многих домиков — небольшие садики, а в подвалах домов — кафе и пивные бары с причудливыми названиями: «Золотой петух», «Рог изобилия» и т. п.

В первый день пребывания в столице Австрии мы осмотрели здание Венской оперы и посетили собор св. Стефана, основанный в XII веке. Внутри собора было пусто: все церковные драгоценности власти предусмотрительно спрятали в глубокие подвалы на случай налета авиации.

На следующий день нас пригласил в свою резиденцию— в бывший дворец Франца-Иосифа — гитлеровский наместник Ширах.

Мы поднимаемся по широкой устланной ковром лестнице дворца. Адъютант Шираха вводит нас в большой зал. Из-за огромного стола нам навстречу выходит стройный молодой человек с голубыми глазами. Это и есть Ширах. Он старается быть веселым и развязным. Познакомившись с нами, Ширах с места в карьер начинает беседу.

— Вот видите,— говорит он,— я жив и здоров. А ведь несколько дней тому назад английские газеты писали, что меня изуродовали на футбольном поле. Сообщали, что мою машину вместе со мной опрокинули.

Он кокетничает перед нами. Желает показать себя смелым человеком, знающим свое дело и осознающим важность своего поста.

Адъютант Шираха, как бы между прочим, сообщает, что вот за тем столом, стоящим в углу, за которым работает ныне Ширах, некогда сидел канцлер Меттерних. В завязавшейся беседе Ширах все же проговорился: на стадионе действительно, как он выразился, были «хулиганские поступки» по отношению к жене Геринга, которую встречали криками «новая княгиня». Это же произошло и накануне в опере.

Спустя несколько минут в белом мраморном зале мы пили чай с пирожными и тортами. А вечером в подвале дворца за ужином нас угощали венгерским токаем. Ширах старался как бы отплатить журналистам за ту информацию, которая, как он надеялся, завтра появится в иностранных газетах и сообщит миру о том, что с ним ничего не случилось.

На открытие ярмарки прибыл Лей. Его речь состояла из высокопарных фраз о деловом сотрудничестве в «свободной Европе», свидетельством чему является Венская ярмарка. Немецкому хозяйству Лей обещал дать «фолькстракторы». В конце своей речи он заявил: «В Европе будет руководить Германия». В таком же духе выступал и Ширах.

Корреспонденты отметили, что ни в одной из речей Советский Союз даже не упоминался.

В Вене мне бросилось в глаза одно важное обстоятельство: местные газеты в более грубом, враждебном тоне, чем берлинские, пишут о нашей стране и среди населения открыто говорят о скорой войне против СССР.

Обедая в одном из ресторанов, в котором, между прочим, нам из мясных блюд предложили только кролика, я спросил сидящего рядом редактора берлинского издания эссенской «Националь цайтунг» Шнейдера, почему их московская корреспондентка фрау Перцкен не дает своих обычных еженедельных обзоров московской жизни. Шнейдер смутился и обратился с этим вопросом к сидящему рядом с ним главному редактору газеты графу Шверину. Ответ последнего был передан мне в следующем виде: