Коллектив авторов - Девушки на выданье. Бал дебютанток

Простясь с родными и знакомыми, после шести недель нашего пребывания в столице мы на частном пароходе «Storfursten» отправились в Ревель. Но мере того, как мы удалялись от Кронштадта, поднявшийся ветер все усиливался, а к вечеру превратился в шторм, так что нам пришлось сойти в каюту. Но оставаться там было невозможно; кроме сестры и меня всех укачало, поэтому мы вдвоем предпочли вернуться на палубу. Гроза разразилась, молния сверкала, волны, перекатываясь через борт, заставляли нас волею-неволею принимать ванну. Капитан сжалился над нами и перевел нас выше, т. е. на ют, где он сам ходил взад и вперед и где рулевой правил под его наблюдением. Сестру я укутала в плед, она скоро уснула, положив голову ко мне на колени. Капитан ходил озабоченный, отдавая разные приказания. Я спросила его, где мы и почему приготовляют якорь. Мы подходили к Гогланду, и капитан не решался в такую темную ночь пройти мимо острова, где так много подводных камней; кроме того, при ходе всего два узла в час, не хватило бы топлива. Пароход остановился после второго брошенного якоря напротив острова. К утру буря стихла, солнышко светило весело, небо было ясно; если бы не сырая одежда наша, то можно было предположить, что буря и гроза снились нам во сне. Решено было, что мы простоим здесь несколько часов, пока море не успокоится. Отец предложил нам сойти на берег, осмотреть Гогланд. Это предложение было принято с восторгом. К нам присоединились двое наших спутников, англичанин и американец, с которыми мы познакомились накануне. Знакомство с англичанином было довольно оригинально. Мы сидели с тетушкой на палубе, смотрели, как исчезал с наших глаз сначала Кронштадт, потом берег, и наконец над нами было только небо, а кругом необозримое пространство воды. Возле меня сидел незнакомый господин, безукоризненно одетый и молчаливый. Вскоре начал накрапывать дождь, сосед мой ушел и возвратился через короткое время, держа в руках два полена дров. Дойдя до меня, он нагнулся, одно полено положил мне под ноги, а другое себе и сел опять рядом со мной. Я покраснела, поблагодарила, не взглянув на него, и отодвинула полено к тетушке. Увидев это, он подвинул мне свое, а себе принес другое. Тут он решился представиться, назвав себя лордом Ellers. Разговорился на довольно ломаном французском, знал несколько русских слов и даже романс «Ты не поверишь, как ты мила». Но выговаривал так, что я с трудом удержалась, чтоб не рассмеяться. Знаю, что это было бы стыдно, потому что не следует смеяться, если иностранцы плохо говорят по-русски.

Лоцман, который собирался уехать с парохода, охотно согласился за возмездие перевести нас поодиночке в своем крошечном ялике. Пристани с этой стороны не было, пристать к самому берегу было нельзя, и нам пришлось на довольно большом расстоянии перепрыгивать по камням, торчавшими из воды. Недалеко от берега стояло несколько изб, мы вошли в первую; она удивила нас своею опрятностью. Чистенькая постель, наволочка с прошивками. Перед окном далеко не молодая чухонка плела кружева на коклюшках. Зная немного чухонский язык, я спросила, можно ли получить у нее простоквашу и черный хлеб. Она нам тотчас же все принесла, и мы позавтракали с большим аппетитом. Все избы исключительно принадлежали рыбакам. Мужчины занимаются рыболовством; рыбу они возят в Финляндию и там меняют ее на хлеб и другие необходимые припасы. Простившись с хозяйкой, мы собрались перейти на другую сторону острова, где стоит маяк, но, когда поднялись на гору, тотчас решили спуститься обратно, так как ветер был настолько силен, что с ног сшибал. Вернулись мы на пароход в рыбацких лодках, покрытых рыбьей чешуей, на которой, за неимением в них скамейки, пришлось сидеть на дне. Мы были покрыты этой чешуей, и рыбный запах преследовал нас целый день. На следующее утро мы прибыли благополучно в Ревель, опоздав на целые сутки. Все наши были в тревоге; в ту бурную ночь слышались пушечные выстрелы с судов, просящих о помощи. Несколько купеческих судов пострадали, мог и наш пароход подвергнуться крушению.

Рассказам о всем виденном в столице не было конца; пищи для разговора хватило надолго. Было о чем рассказывать. Сколько разных впечатлений мы вынесли из пребывания нашего в столице! Сам Петербург, учителя, поездки в Павловск по неслыханному дотоле железнодорожному пути, свадьба великой княгини, иллюминация, театры.

Тетушка, желая, чтоб родители ее могли оценить сделанные нами успехи в Петербурге, заставляла сестру мою Aline играть на рояле все, чему она выучилась, и задумала также сделать старикам сюрприз, показать, как мы танцуем. Сшили нам хорошенькие костюмы. В роще выбрали удобную площадку, выровняли и утрамбовали ее, так что танцевать на ней было удобно. Дедушка, узнав, что ему и бабушке готовится сюрприз, хотел в свою очередь сделать то же для нас; он нанял к этому дню музыку и пригласил гостей.

Колокольчик дал сигнал, чтоб мы стали на свои места. Второй звонок вызвал зрителей в рощу. Вспыхнули бенгальские огни, осветившие нас, и мы с сестрой протанцевали вначале качучу с кастаньетами, затем гитану. По числу аплодировавших рук мы могли бы догадаться, что, кроме родных, есть и посторонние; но, к счастью, мы этого не подозревали, а то, наверное, сконфузились бы. После этого протанцевали русскую плавную и грациозную, а для финала дикую цыганскую, очень живую, с быстрыми движениями и подергиванием плеч. Для каждого танца был национальный костюм. Дедушка и бабушка были очень довольны, а сестры и братья любовались нами. Танцы наши им были в диковину. В этот вечер меня пригласил на мазурку видный молодой моряк, считавшийся львом в нашем обществе. Мне казалось, что я выросла в глазах всех. Как глупы мы бываем в молодости, и как наказана я была за свою самоуверенность! Стоя после ужина у двери зала, я услышала в другой комнате весьма интересный и поучительный для меня разговор. Барышня, qui faisait la pluie et le beau temps, подошла к моему кавалеру и спросила его с иронией, веселился ли он, танцуя со мной. Притаив дыханье, я невольно стала прислушиваться к его ответу, и каково было мое разочарование и досада, когда он ответил, что, так как она отказала ему, то он предпочел танцевать с ребенком, чем с кем-либо другим. Назвать ребенком меня, семнадцатилетнюю девушку, ведь это была кровная обида, стало быть, он танцевал со мною только par depit. В следующем году, когда на каком-то балу много было желающих танцевать со мной мазурку, он тоже подошел пригласить меня; отдавая ее при нем другому, я сказала, что хочу избавить его от скуки танцевать с ребенком, как в прошлом году.

Он сконфузился, заметил, что я злопамятна, если целый год не могла простить ему необдуманное выражение. Злопамятной я никогда не была, но спуску не давала никому.