Коллектив авторов - Девушки на выданье. Бал дебютанток

Но что это было, когда я вернулась домой!

Тетушка встретила меня грозным выговором, как смела я ехать вдвоем с женихом к его родным без позволения, что скажут те, которые видели нас, и, наконец, какого мнения будет обо мне и воспитании моем Карамзина, которая живет на нашей улице.

Надо заметить, что m-me Карамзина очень любила меня, а с меньшей дочерью ее, Елизаветой Николаевной, мы так подружились, что были на «ты».

Когда я выслушала ее, мне так стало обидно от незаслуженного выговора, что я ответила:

– Если уже дедушка не только разрешил, но сам предложил нам ехать вместе, то мне нечего было спрашивать позволения других.

Она обиделась; положим, что я была не вправе так отвечать ей, но я тоже была вспыльчива. Отправляясь на сон грядущий, я извинилась, и мир был возобновлен.

Накануне нашей свадьбы мы поехали вдвоем на кладбище за благословением моей матери, где, стоя на коленях у ее могилы, дали обет не изменять до гроба нашей взаимной любви. Обет был свято сдержан нами.

Паткуль обедал у нас, но вечером уехал довольно рано, жалея, что не услышит серенады, которую под моим окном собирались пропеть дерптские студенты.

О серенаде я под секретом была предупреждена родственником бабушки, тоже студентом, который посоветовал мне показаться им в окно или бросить ленточку в доказательство, что любезность их принята мною благосклонно. В одиннадцать часов молодежь, числом от двадцати до тридцати, собралась действительно и спела очень стройно и согласно в честь мою Standchen. Показаться я не могла, готовясь ложиться спать, поэтому, выбросив в открытое окно из-за спущенной шторы ленточку, я поблагодарила их на немецком языке, после чего, провозгласив мне «hoch! hoch!» и бросая фуражки вверх, они удалились.

Настало 27-е число августа, счастливый для меня день.

Утром приехал шафер с подарками и запиской жениха, в которой он извиняется, что не исполнил моего требования не подносить мне подарков, но так как фермуар и букеты сделаны из перстней, пожалованных ему наследником, то он надеется, что я приму их и надену к венцу. Это не входило в мои намерения, я желала быть одетой как можно проще и не иметь на себе никаких ценных вещей, но так как это было его желание, то тетушка сказала, что я обязана исполнить его.

Около двух часов приехал шафер объявить, что жених в церкви. Дедушка и отец благословили меня иконами, а тетушка Траверсе, приехавшая с дядей на канун из Петербурга, была моей посаженой матерью. Меньшой брат с образом ехал с нами.

Вся прислуга выбежала на улицу, сопровождая меня лучшими пожеланиями, когда я садилась в карету.

Я сознавала, что это самый важный шаг моей жизни; вернусь из церкви не той уже беззаботной молодой девушкой, какой выезжала из дома деда, вернусь не под моей девичьей фамилией, и на мне будут лежать серьезные обязанности, который я дала себе слово свято исполнять. Я была так уверена в любви и честных правилах моего жениха и так сильно полюбила его сама, что ни минуты не сомневалась в моем будущем счастье.

Все, что знало меня с детства, собралось у церкви посмотреть на жениха; не только церковь, но и улица были переполнены народом.

По окончании обряда мы прямо отправились к дедушке, куда съехалась вся родня мужа, посаженные, шафера и подружки.

Стол, накрытый для большого парада в зале, был украшен несколькими изящно сделанными пирамидами из живых цветов собственного изобретения и трудов доброй бабушки. С благословенной нашей семьей нас сидело за обедом около пятидесяти человек.

После чая, сняв венок с головы и разделив его на ветки, я с завязанными глазами раздала их подружкам и шаферам, которые встали вокруг меня кольцом. Есть примета, что та, которая первая получит ветку, скоро выйдет замуж; на этот раз примета осуществилась.

Когда мы переоделись по-дорожному и вошли в зал, то созвали всю прислугу и, по русскому обычаю притворив двери, уселись по местам. Водворилось полное молчание; тихий ангел пролетел!.. Затем встали, помолились и простились. Родные мои отпускали меня на новую жизнь с благословением и пожеланиями полного безоблачного счастия.

Расставаясь со своими, я удерживалась от слез, чтобы для них не усиливать тяжести минуты расставания. Вследствие этого tante Catherine сочла меня неблагодарной, но вместе с тем обещала мне навестить нас в Петербурге и привезти сестру мою Aline, с которой я была очень дружна.

Когда мы уселись в карету, заложенную четверкой почтовых, провожавшие нас закричали нам «с Богом»; мы перекрестились, ямщик свистнул, ударил по лошадям, и карета укатила. Из окон кареты мы махали платками в ответ машущим нам с крыльца, пока поднявшаяся из-под колес пыль не заслонила нам окончательно все и всех. Проехав шлагбаум, карета вдруг остановилась; горничная моя, финляндка, сидевшая на сиденье за каретой, уронила мешок с своим запасом яблок и бутылкой eau de Cologne; последняя разбилась, но надушенные яблоки она тщательно собрала.

Пока мы ехали, муж сообщил мне, что первыми обновили его карету государь и наследник при следующем обстоятельстве. Двор находился в Царском Селе; наследнику после болезни позволено было прокатиться не иначе, как в карете, а его не была готова. Тогда муж предложил выписать из Петербурга свою, заказанную к свадьбе. В тот час, когда наследник собирался выехать, государь вошел к нему и пожелал прокатиться с ним. Карета понравилась его величеству, и на вопрос, новую ли он заказал, получил ответ, что она принадлежит Паткулю, заказавшему ее к свадьбе.

По дороге нам предстояло заехать к трем дядюшкам мужа, баронам Арпс-Гофен, жившим в своих поместьях по Нарвской дороге, в расстоянии семи верст один от другого.

Первая остановка была 28 августа в Вайваре, у Карла Карловича, жившего с своей женой Эмилией Ивановной. Там застали мы старшего его брата, Егора Карловича, отставного генерала, бывшего командира л. – гв. гусарского его величества полка, очень любезного, с светской полировкой, говорящего по-французски, как истый парижанин. В молодости он был большим сердцеедом, увез жену свою, рожденную Демидову, от живого мужа.

Мы приехали к вечернему чаю и были встречены как дядюшками, так и тетушкой очень радушно. Предполагали остаться в Вайваре до следующего утра, но Егор Карлович так настоятельно просил ехать к нему в Лагино, где ожидает нас его жена, Александра Петровна, что волею-неволею пришлось уступить. Светская, до невероятия жеманная тетушка встретила нас по-родственному, но наговорила мне такую массу комплиментов и любезностей, что с первой минуты оттолкнула от себя.

Утром напоила меня чаем, который целый час кипятила на плитке в серебряном чайнике; можно себе представить, какой вышел вкусный настой. После обеда, простясь с ними, мы поехали в Ольгино к третьему дяде, Андрею Карловичу, и жене его, Ольге Лаврентьевне, где познакомились с многочисленной их семьей, радушно и с простотой нас принявшей. Наши отношения впоследствии были самые дружеские.