Энтони Бивор - Гражданская война в Испании 1936–1939

В Каталонии республиканский Генштаб наметил направления отхода, но это было чистой воды теоретизированием. «Только когда пала Таррагона, – писал Степанов, – мы поняли, что вокруг Барселоны нет линии Мажино, которую воображали некоторые наши военные лидеры. Не было ни километра траншей» [942].

Республиканские власти объявили 9 января мобилизацию контингента 1922 года рождения, который полагалось призвать только в 1942 году. Через неделю была объявлена всеобщая мобилизация граждан обоих полов от 17 до 55 лет. На военные рельсы ставилась вся промышленность, весь транспорт [943]. Но эти меры слишком запоздали и не принесли никакого результата, оставшись лишь актами отчаяния: силы националистов имели уже шестикратное превосходство. Многие подразделения республиканцев остались не только без боеприпасов, но даже и без оружия. Оборона города была невозможна: от высокого боевого духа и решимости 1936 года теперь ничего не осталось. Сопротивление началось бы только в случае окружения города, а не в условиях, когда оставался открытым коридор для бегства к французской границе.

После падения Таррагоны ВВС националистов не прекращали бомбардировок города, однако Франко продолжала пугать возможность французского вторжения. 17 января Рихтхофену пришлось снова его обнадежить: французам было уже поздно посылать войска. Националисты и их союзники были теперь убеждены, что смогут довести кампанию до конца, не обращая никакого внимания на реакцию из-за рубежа.

У республиканцев Негрин созвал 18 января экстренное заседание Совета министров, на которое были также приглашены Компанис и Мартинес Баррио. На нем после двух с половиной лет войны Негрин объявил наконец военное положение, что теперь было жестом, совершенно лишенным содержания. Для Федерики Монтсени, как почти для всех остальных, война была окончательно проиграна. «Больше испанский народ ничего не мог, – писала она. – Любое решение, нацеленное на спасение жизней… казалось нам коллективным избавлением» [944].

Утром 22 января генерал Рохо доложил Негрину, что фронта больше нет [945]. В тот же день Негрин приказал всем правительственным учреждениям выехать из Барселоны в Жерону и Фигерас. Дивизии Солчаги и Ягуэ уже переходили через реку Ллобрегат, корпуса Муньоса Грандеса и Гарсиа Валиньо атаковали Сабаделл и Тарасу, итальянцы Гамбары наступали на Бадалону. «За двое суток до вступления в Барселону противника, – писал Рохо, – город вымер» [946].

Ночью 25 января Луис Компанис позвонил своему другу Жозепу Андреу-и-Абелло, председателю Апелляционного суда Каталонии, и пригласил его на ужин. Потом они поехали по опустевшим улицам в центр старого города. Ветер носил листовки с призывами защищаться до конца и выброшенные удостоверения личности. «Никогда не забуду ту ночь, – вспоминал много лет спустя Абелло. – Стояла полная, страшная тишина, как бывает в кульминационный момент трагедии. На площади Сан-Жауме мы попрощались с Женералитатом и с городом. Было два часа ночи. Передовые части армии националистов уже были в Тибидадо, подошли к Монтжуику. Мы не верили, что сможем вернуться» [947].

Компанис вернуться смог, но не по своей воле: осенью следующего года гестапо схватит его во Франции – он будет передан представителям националистов и переправлен назад через границу. Президента Женералитата признают виновным в «военном мятеже», приговорят к смертной казни и казнят на горе Монтжуик 15 октября 1940 года.

Большая часть населения Барселоны, охваченная страхом, покинула город. В городе вспыхивали пожары, в них сгорели многие документы [948]. Готовясь к трудному пути, люди грабили магазины. Прибрежные дороги, ведущие на восток, были забиты автобусами, тяжелыми грузовиками, фургонами, автомобилями, телегами, доверху груженными матрасами, домашним скарбом, чемоданами и баулами, а также измученными женщинами и детьми. Некоторые мужчины толкали тяжелые тачки, но было трудно понять, как они смогут перевалить с ними через Пиренеи.

Военные колонны отбрасывали еще более тоскливую тень на всю безрадостную картину бегства. Тереса Памиес, молодая коммунистка из ОСПК, так описывала увиденное: «Во всем бегстве из Барселоны 26 января мне больше всего запомнилась толпа раненых перед госпиталем Валькарса. Увечные, все в бинтах, полуголые, несмотря на холод, они рвались к дороге, умоляя не бросать их, не оставлять на милость победителей… Безногие ползли, потерявшие одну руку задирали уцелевшую, сжатую в кулак, самые юные плакали от страха, старшие кричали от ярости и проклинали тех из нас, кто, спасаясь бегством, бросал их на произвол судьбы» [949].

Кроме того, 26 января на улицы вышла пятая колонна – правые, прятавшиеся два с половиной года, а теперь сводившие счеты. Они, мужчины и женщины, смешивались с передовыми частями националистов, входившими в город, особенно с «регуларес» Ягуэ, получившими разрешение несколько дней «взимать “военный налог”» (проще говоря – заниматься грабежом) в магазинах и жилых домах, не обращая внимания, кто хозяева – красные или белые. Перед разгромом республиканцы отпустили большую часть заключенных, тем не менее националисты и их сторонники расстреляли за 5 дней «освобождения» около 10 тысяч человек [950]. Итальянские офицеры были шокированы этими хладнокровными убийствами, однако выполняли приказ Муссолини, что любой пойманный итальянец, воевавший за республиканцев, должен быть немедленно казнен, «потому что мертвые молчат» [951].

Генерал Давила, командующий войсками националистов, занявшими Барселону, издал в тот же день предписание о «возврате города Барселоны и остальной освобожденной территории каталонских провинций в состав Испанского государства». Все назначения и указы за период с 18 июля 1936 года аннулировались, каталонским провинциям предоставлялась «честь управляться так же, как остальные части Испании» [952].

Генерал Элисео Альварес Аренас, заместитель министра общественного порядка, назначенный главой оккупационных властей, издал указ, из которого явствовало, что националисты считают себя армией вторжения на завоеванной территории. Фалангист Дионисио Ридруэхо, отвечавший за пропаганду, заготовил листовки на каталанском языке. Узнав об этом, генерал Альварес Аренас приказал уничтожить листовки, а вскоре каталанский язык попал под запрет. «Этот город сильно нагрешил, – объяснил он Родруэхо, – и теперь нуждается в очищении. На всех городских улицах надлежит воздвигнуть алтари, надо непрерывно служить мессу» [953].

Серрано Суньер высказался в беседе с корреспондентом нацистской «Фолькишер беобахтер» уже не в столь литургических терминах: «Город полностью большевизирован. Полное разложение. Население, действия которого я сам проверял, нездорово нравственно и политически. Барселона и ее жители подвергнутся с нашей стороны обращению, подобающему больным» [954].