Энтони Бивор - Гражданская война в Испании 1936–1939

Все это еще больше затрудняло борьбу за выживание. Например, политически неблагонадежным нельзя было открыть собственный магазин. Из-за невозможности заработать на жизнь в родном городе многие подавались в большие города, где их никто не знал. Послевоенные годы были периодом страданий и умирания надежды на перемены. Режим Франко выглядел неуязвимым.

450 тысяч республиканцев, перешедшие границу с Францией в феврале 1939 года, когда пала Каталония, были не первыми беженцами от гражданской войны [1037]. Последней волной они тоже не стали. Еще 150 тысяч, которым посчастливилось бежать из средиземноморских портов в марте, при окончательном крушении республики, добрались до французской колонии Тунис, где их интернировали в лагеря Гетта и Гафса около города Тунис, а также в лагеря близ Бизерты и Аргелии. Условия там были нечеловеческими: французские колониальные власти не приветствовали наплыв «красных». Среди пленных был Сиприано Мера, бывший каменщик, ставший командиром IV корпуса, соратник Касадо при военном перевороте. Как многих других республиканцев, Меру после падения Франции в 1940 году передали националистской Испании, но приведение в действие его смертного приговора было отменено [1038].

Беженцев, перешедших границу в феврале – марте 1939 года, поделили на две категории: в одну попали женщины, дети, старики и больные, в другую военные и мужчины призывного возраста. Первых, примерно 170 тысяч, отправили в лагеря Пратс-де-Мольо, Ла-Тур-де-Кароль, Ле-Булю, Бур-Мадам и Арль-сюр-Тек, а далее раскидали по 70 французским департаментам. Вторую группу интернировали в импровизированные лагеря, главным образом на морском берегу в Юго-Западной Франции.

Разгромленных республиканцев поместили на мокрые просоленные пляжи, не защищенные от ветра. Первый лагерь открылся в середине февраля в Аржелес-сюр-Мер. Это была болотистая местность, поделенная на прямоугольники площадью в гектар, обнесенная по периметру колючей проволокой и охраняемая сенегальскими войсками. Пленным не хватало воды, вплоть до того, что многие пытались пить морскую воду, ничего не было сделано для обеспечения людей возможностью мыться и справлять нужду. Кормили их скудно и плохо. Люди мучались от струпьев и вшей. 77 тысяч беженцев, плохо одетые, без всего, без денег и еды, строили укрытия для своих больных и раненых. Остальные зарывались в песок, прячась от ветра. Только через несколько недель им привезли цистерны с питьевой водой и доски для строительства туалетов.

Интербригадовец из Латвии Эмиль Штейнгольд описывает самый крупный лагерь, Сен-Сиприен, куда согнали до 90 тысяч человек. «Представьте мрачную полосу песка без единой травинки, длиной в два километра и шириной в 400–500 метров. С одной стороны – Средиземное море, с другой – болото. Все это огорожено колючей проволокой и поделено на квадраты. По периметру лагеря установлены пулеметы. На пляже возведен нужник – длинный настил на сваях, под ним набегают и откатываются волны. Так гостеприимно приняла нас демократическая Франция со своим социалистическим правительством. В знак благодарности за этот теплый прием мы решили назвать нужник и его окрестности “бульваром Даладье”… Песок выглядел сухим, но сухой была только поверхность. Мы спали группами по пять-десять человек. Одни шинели и одеяла мы клали под себя, другими укрывались. Переворачиваться на другой бок не рекомендовалось, потому что мокрый бок мерз на ветру, от этого недалеко до пневмонии… Сюда доставили также раненых и больных. Смертность была очень высокой, до 100 человек ежедневно» [1039].

Другие лагеря на юге мало чем отличались, открывались все новые. В апреле басков, летчиков и интербригадовцев перевели в Гюрс, чуть лучше был Баркар, потому что туда отправляли тех, кто изъявлял желание вернуться в Испанию. “Маленький Брам”, близ Каркассона, был одним из немногих приличных. Там даже имелся санаторий на 80 коек. Пытаясь улучшить условия в крупных лагерях, французские власти стали переправлять некоторых пленных в горы, в первоначальные сортировочные лагеря в Арле и Пратс-де-Молло, но этому пришлось положить конец, потому что там многие умирали от холода [1040].

Лагерь в Верне-ле-Бэн, расположенный между Саверденом и Фуа, во время Первой мировой войны был уголовно-исправительным лагерем, отрезанным от внешнего мира. Его 50 гектаров, поделенных на три сектора, были окружены колючей проволокой. Там держали республиканцев, которых французские власти сочли «угрозой для общественной безопасности», в их числе выживших из 26-й дивизии, бывшей «колонны Дуррути» и 150-й Интербригады, помещенных в сектор, прозванный «колонией прокаженных». При вишистах лагерь перешел к немцам, перестроившим его по их собственным лагерным нормативам. Как писал Артур Кестлер, «с точки зрения кормежки, построек и гигиены Верне был хуже нацистского концентрационного лагеря» [1041]. Нетрудно было предсказать, что в таких условиях беженцы будут умирать сотнями. Мужчины, заподозренные в политической деятельности, переводились в бывший замок тамплиеров Коллиур, женщины-активистки – в лагерь Рьекро.

Французские власти не готовились к такому наплыву беженцев, но, даже когда стало ясно, какая разразилась катастрофа, реагировали медленно и неохотно. Удивляться этому не приходится, так как расходы на охрану такого количества беженцев достигали 7 миллионов франков в день. Правая пресса непрерывно клеймила Даладье за то, что он впустил столько левых, газета «Кандид» сетовала на необходимость их кормить [1042].

Французские власти поощряли беженцев, желавших вернуться в Испанию и сдаться националистам. Из лагерей выпускали только тех, кто имел во Франции родственников и был готов письменно обязаться никогда не обращаться за государственной помощью. Другими вариантами, кроме возвращения в Испанию, была эмиграция в Новый Свет или в другую страну, согласную их принять, «добровольное» поступление на службу во французский Иностранный легион или запись в трудовые батальоны, работавшие на фортификационных сооружениях и на других объектах в связи с надвигавшейся угрозой войны [1043].

К концу 1939 года 140–180 тысяч человек решили рискнуть и вернуться в Испанию [1044]. Примерно 300 тысяч человек выбрали изгнание – во Францию, другие европейские страны, Латинскую Америку. Мексиканское правительство президента Ласаро Карденаса уже принимало эвакуированных из республиканской зоны детей. Ежедневно прибывали новые тысячи беженцев разных возрастов – очередная волна принесла, в частности, Хосе Хираля и генерала Миаху. Некоторые очутились в Чили, где тогда у власти было правительство Народного фронта, некоторые на Доминике, в Венесуэле и на Кубе. Аргентина впустила только 2500 человек, предпочтительно басков. В Европе Бельгия приняла 5 тысяч, Британия ограничила иммиграцию несколькими сотнями. Советский Союз принял не более 3 тысяч человек, большинство из которых принадлежали к руководству кпи. Из 50–60 тысяч, оставшихся во Франции, большинство было записано в «бригады иностранных рабочих» – полувоенную организацию – и трудились в шахтах, в военной промышленности и в сельском хозяйстве [1045].