Денис Горелов - Родина слоников (сборник)

Что у Виктора Белова было? Было у Виктора Белова все путем: жена, пацан восьми лет, квартира с ковром, мотоцикл с коляской. Биография: до армии куролесил, из армии пришел — купил мотоцикл, женился, получку домой, после смены — пивка, сына назвал Валерой, чего еще надо. Все так, да не так. Друзей не было, работа в цехе нудная, хоть и громкая, жена чужая, только для дурацкого дела и надобная, сын тоже чужой, хмурый (очень-очень шукшинская сцена, где Виктор сына в кино ведет, потому что — надо, отцовский долг, а потом в книжный, Пушкина с Лермонтовым покупать — и продавщица курва, как всегда у Шукшина). От всей маеты одна забава межеумочная — охота на лис, по кочкам с рацией бегать в тренировочных кальсонах спадающих. Дурь.

Понял-то это Виктор не сразу, а после того, как два отмороженных гопника с целью выпить хряснули его железкой по черепу на детской площадке и один сел. А как понял — стал мотаться к нему в колонию тайком от наезженного своего счастья и нормалька, яблоки да шанежки подшефному возить, разговоры разговаривать. Один Виктор Белов — другой Вовец Беликов. Тот слесарь — этот пэтэушник, классовый мир. Тот за два рубля первого встречного изувечить готов — и Виктору только автомат дай, всех бы этих патлатых от живота веером. И наружностью одинаковые: как второго наголо остригли, так просто одно лицо — губастые и злые оба.

Долго-долго смотрит мастер Белов из окна свиданческого корпуса на зонский волейбол — сотни таких же вот злых, в бушлатах и стриженых. Они случайно не стали такими, как он, — и вряд ли теперь уже станут. Он случайно не стал таким, как они: «Армия человеком сделала». Дивись, прохожий, — интересной судьбы люди. Образец.

Абдрашитов с Миндадзе вечно ставили кино о необъяснимой, фатальной связи людей, склеенных навеки то уходящей из-под ног палубой теплохода, то резервистскими сборами, а чаще всего — угрюмым обоюдным влечением фигурантов уголовного дела. В этот раз тонкая, прерывистая пунктирная ниточка морзянки в наушниках пеленгатора раззудила и повязала меж собой взрослого коренастого дядьку, не знающего, как жить, и мрачного самоуверенного шпанца. Старший из себя наставника корчит и себе же боится признаться, что ему во всем мире, кроме этого баклана, поговорить не с кем. А баклану к чему такой коленкор — двигал бы ты, дядя, с дружбой своею. В мире в таких случаях к психоаналитику записываются и часами с кушетки на житье жалуются, а у нас вот — с радаром по лесу бегают, ловя ломкий сигнал и изо всех сил стремясь к заброшенной облупившейся церкви, откуда бьет ключом неведомый и любящий всех радист. Не ладится у нас дружба: Беликов благодарен, конечно, за шанежки, хлопоты и условно-досрочное, сильно благодарен, ну и все — что еще?

В финале весь район мокнет под дождем на спортивном празднике. Мотокросс, грязища, потекшие номера на байдарочниках, охотники на лис парами стартуют, на них публика с зонтами пялится, среди нее жена, сын, Беликов этот с кралей, все опять путем. И оркестр надо всем маршами надрывается, военный оркестр, по разнарядке: надо. Имитация всего — праздника, настроения, спортивного азарта, активного отдыха, семьи — вот, вывел родню на мероприятие, ставь птицу. Аккурат к Олимпиаде кино, блеск — там тоже все от счастья разрывались.

Белов вылетает на просеку и тормозит, сходит отовсюду — с путей проложенных, с колеи, с дистанции — просто в лес. Сверху его снимают. Мучающегося пролетария. Маяка-передовика-производственника. Самый сознательный и революционный класс.

Про фильм писали всякие глупости: наставничество, долг, торжество справедливости, разговор начистоту, замысел-трактовка — но не от малого ума, а по тупиковости. Хотелось лишний раз помянуть, внимание привлечь, отметить — а про что фильм, вслух не скажешь. Чай, 80-й год на дворе. Черного с белым не берите, «да» и «нет» не говорите.

P. S. Фильм не имел зрительского успеха. Не стал культовым у интеллигенции. Не получал фестивальных призов — кроме форума пролетарского кино в Сан-Ремо, где даже «Премию» наградили, лишь бы про рабочих. Не было никаких оснований вносить его в хронику — за исключением личных симпатий ведущего. Автор приносит извинения и обещает впредь пользоваться правом хозяина только в исключительных случаях.

1980, к/ст. им. Горького. Реж. Юрий Егоров. В ролях Наталья Гундарева (Надя Круглова), Виктор Проскурин (Круглов), Максим Пучков (Петя), Даша Мальчевская (Маша), Марина Яковлева (Наташа), Олег Ефремов (художник). Прокат 21,4 млн человек.

В 70-е царствующей императрицей советского экрана стала Наталья Гундарева. Бедные нации всегда тяготели к дородной, обильной, осанистой красе женщины-труженицы, женщины-матери — Гундарева с ее ямочками, смешинками, детским болтанием ног и полными руками в прорезях сарафана по-своему очеловечила этот скульптурный мухинский идеал тумбы-героини. Наследуя славе кустодиевских богинь Быстрицкой, Хитяевой, Дорониной, вечно имевших здесь фору супротив спортивно-обложечной, чуть шалавой красоты Светличной и Тереховой, Гундарева все семидесятые хитро подпирала кулаком добрую щеку, сдувала с блюдечка ос да со смешливой нежностью поглядывала на своих многочисленных и непутевых горе-добытчиков. Половина мужского населения страны была тайно влюблена в нее — в чем позже многие открыто признались, в частности, мэр Собчак на вручении королеве-грезе приза российской киноакадемии. «У вас, у русских, наверно, другие стандарты красоты», — волновались приезжие, так и эдак разглядывая фотографии в киножурналах. «Видать, так», — виновато соглашались русские и все равно любили не жемчужный глаз Алферовой, а теплоходную гундаревскую стать. Страна, в которой мужчина сроду не мог обеспечить неработающую жену, а миллионы детей ежеутренне ныли по дороге в сад, исподволь вынашивала сердечную слабость к чуть соловой матроне-домоседке, пышке, мамке, душеньке-попадье с лицом примы Театра Маяковского. В 1980-м сценарист Аркадий Инин и режиссер Юрий Егоров излили мысль семейную, единственную оставшуюся на ту пору в стране, в конспективной эпопее «Однажды двадцать лет спустя».

Картина была естественным завершением большого пути, пройденного Егоровым от каховско-метростроевской романтики «Добровольцев» и «Они были первыми» к сытому и благонравному обществу позднего социализма. К Олимпиаде у нас вполне сложилась автономная русская мечта — не хуже других. Если идеалом американца в ту пору был опрятный двухэтажный домик с газоном и собакой, двое пострелят неопределенного пола в кроссовках, неработающая жена, занятая детьми и домашней выпечкой, и крайслер-купе для выездов на барбекю, русские сообразно достатку видели преуспеяние в двухкомнатном кооперативе, вишневых «Жигулях», полной горнице хрусталя и вовремя поступившем в институт чаде. Сложившийся за брежневский период среднеобеспеченный класс шоферов-моряков-артистов-журналистов-спортсменов-оборонщиков был вполне буржуазен, ценил комфорт и на первое место ставил погоду в доме. Он впервые в советской истории серьезно занимался детьми (прежние поколения воевали, зарабатывали и раздували мировой пожар), дорожа семьей и достатком, был умерен в питье и прелюбодействе, уважал надежные, красивые и оттого нерусские вещи и хотел видеть себя и свои ценности на экране. Инин с Егоровым весь этот класс на экран и вывели — одноклассников 43-го года рождения, собравшихся на двадцатилетие выпуска. Зритель, часть соучеников которого села в тюрьму, спилась, погибла в автокатастрофах и выехала на ПМЖ в Израиль, именно таким и хотел видеть свой класс: Слава — архитектор, в очечках и увлеченный городами будущего; Аня — ученый, молекулу открыла; Марина — актриса из детского театра за Кольцом, но красиво поет под гитару, и иногда за ней заезжает заслуженный в дубленке и шапке из нутрии; Толя — военный моряк с боевым орденом и печальным взглядом, Кеша — завхоз секретного института, Саша делает мороженое на хладокомбинате, а Сева их всех интервьюирует для постной передачи «Сердечные встречи» — короче, групповое фото журнала «Форчун» времен революции менеджмента. Лозунг «Мамы всякие нужны, папы всякие важны» целиком остался в периоде великих строек, образцовые мамы больше не делали компоты и не ставили горчичники, постиндустриальному поколению полагалось чего-то достичь — конечно, по меркам советского человека 80-х. Одна только староста Наденька Круглова ничего не достигла, а была просто мамой десятерых рыжих сорванцов.