Федор Синицин - Советская нация и война. Национальный вопрос в СССР, 1933–1945

В заключительный период Великой Отечественной войны наиболее сложной оставалась политическая ситуация на освобожденной территории страны. С одной стороны, здесь отмечались просоветские настроения. Так, по сообщению Военного совета 1-го Прибалтийского фронта, в июле 1944 г. в Витебской области, «где большинство населенных пунктов и городов выжжено, а население доведено до крайнего разорения и истощения, Красную армию встречали с радостью». Аналогичная ситуация отмечалась в Минской, Гомельской и Полесской областях, где, по данным Генштаба Красной армии, «местное население, как только уходили немцы, начинало само вылавливать полицейских и передавать их частям Красной армии или расправляться с ними самосудом». Сами «полицаи», «зная о том, что им и их семьям от населения не будет пощады… удирали вместе с немцами, забирая с собой и свои семьи». Просоветские настроения питало городское население Западной Белоруссии, которому оккупанты «принесли больше горя и страданий, чем сельскому». Советские органы отмечали, что «в высказываниях городского населения сквозила сильная и искренняя вражда к немцам». Горожане заявляли, что «они готовы дни и ночи помогать Красной армии, лишь бы не вернулись немцы». В Западной Белоруссии многие мужчины «сами являлись к военным комендантам с просьбой направить их в советскую армию» [2296].

Просоветские (точнее — прорусские) настроения проявились среди представителей интеллигенции Западной Украины. Так, в январе 1945 г. в Академию наук СССР поступило анонимное письмо из Львова (оно было подписано: «Русский галичанин»). Автор письма радовался тому, что «наконец воссоединяются с Великой Русью последние искони русские земли: „Червонная“ или „Галицкая“ Русь (Галиция) и Закарпатская Русь». Однако он возмущался тем, что «допускается новая ошибка, историческая ошибка, чреватая пагубными для русского народа последствиями», а именно — «освобожденные русские земли и русские племена переименовываются в „украинские“ земли и в „украинцев“». Автор письма утверждал, что «вплоть до последнего времени население Волыни, Подолья, Восточной Галиции, Буковины, Закарпатской Руси называло себя „русынами“ или „руснаками“, а не „украинцами“, а свой язык „руским“, но отнюдь не „украинским“». Он обвинял Польшу и Германию в том, что в XIX в. и начале XX в. они разработали искусственную концепцию «украинского» народа и «украинского» языка с целью «разобщить русский народ». Автор письма предлагал «самостийную Украину», «этот очаг заразы, этот гнойник надо лечить радикально, пока не поздно». Он считал, что «одно дело… поощрять развитие „малорусского“ языка как составной части общерусского языка, а также развитие малорусской литературы как общего достояния всей русской литературы, — а другое дело сознательно идти на разобщение и дробление всего русского народа и… искусственно создавать новый народ, новую нацию. Это равносильно [тому], что ковать нож для удара себе в спину». В заключение он просил «не называть галичан и угрорусов „украинцами“, а называть „русскими“ или „русинами“, а В[осточную] Галицию и Закарпатье — Галицкой Русью и Закарпатской Русью» [2297]. Однако очевидно, такие «общерусские» настроения (равно как и просоветские) были уже не характерны для подавляющей части населения Западной Украины. Общерусское национальное сознание, которое было широко распространено в этом регионе еще в начале XX в., к 1940-м гг. было сильно подорвано «украини-заторской» политикой СССР.

Ситуация в Закарпатье была более «прорусской» и просоветской, чем в Галиции. В этом регионе значительная часть населения считала своим родным языком русский. Здесь практически не было антисоветских проявлений. По данным властей, в 1944–1945 гг. «украинские националисты пытались послать сюда свои отряды и своих агентов из Станиславской и Дрогобычской областей, но они не имели здесь успеха и были быстро уничтожены, а несколько бандитов было выловлено местными крестьянами и сдано органам власти» [2298].

Определенные просоветские настроения бытовали в Прибалтике. Так, по данным Политуправления 3-го Прибалтийского фронта, «основная масса населения Риги встретила части Красной армии тепло и радушно» (в докладной записке на имя А. С. Щербакова приводилась масса примеров такого отношения). Горожане задавали вопросы: «Есть ли латвийская армия в Советском Союзе? Мы слыхали, что есть, будет ли она в Риге?» (Очевидно, имелись в виду латышские национальные части Красной армии.) Даже зажиточная часть населения решила не уходить вместе с оккупантами (в первую очередь из-за боязни авианалетов на Германию). Представители этих слоев населения были готовы жить при советской власти, но при условии, что им оставят дома и другое имущество [2299].

В Эстонии было выявлено, что «население очень довольно» наличием в Красной армии эстонских национальных частей. Многие люди выражали «надежду, что [Эстонский] корпус станет ядром будущей эстонской армии». Проведенная в августе-сентябре 1944 г. мобилизация на освобожденной к тому времени части Эстонии (юго-восточные уезды) не выявила массового уклонения от мобилизации. Мало того, имелись «случаи добровольной явки на пункт призыва молодежи, скрывавшейся в лесах от немецкой мобилизации». В 1944 г. в ЭССР от мобилизации уклонилось всего 160 человек [2300]. Таким образом, утверждения некоторых исследователей, что мобилизация августа — сентября 1944 г. в Эстонии имела лишь частичный успех и «поэтому призыв был повторен в марте 1945 г.» [2301], не соответствуют действительности. Призыв в начале 1945 г. был вновь объявлен потому, что территория ЭССР была полностью освобождена лишь в конце ноября 1944 г.

В то же время на освобожденной территории проявлялось и настороженное отношение к возвращению советской власти. Так, в Чудовском районе Ленинградской области [2302]«не все колхозники… радостно встретили изгнание немецко-фашистских войск и приход Красной армии». В основном это было заметно в латышских колхозах, но и среди русских тоже. Русское население проявляло явную озабоченность намерениями властей, особенно в сфере сельского хозяйства. На собраниях задавались следующие вопросы: «Нельзя ли начать восстановление колхозов после войны, когда вернутся мужики?»; «Будут ли обобществлять собственных коров?»; «Будут ли отрезать приусадебную землю, прирезанную при немцах?». В Краснинском и Руднянском районах Смоленской области в мае — июне 1944 г. от бойцов Красной армии населению «стало известно о том, что в Крыму уничтожены… десятки тысяч полицейских». Это известие вызвало «озлобление» в семьях, в которых были «полицаи», ушедшие с оккупантами. Местные жители задавали властям вопрос: «Что будет с теми, кто добровольно ушел с немцами?» Озабоченность населения вызывало презрительное отношение бойцов и командиров Красной армии к людям, пережившим оккупацию, которых они называли «трофейными». В ответ раздавались вопросы: «Разве мы виноваты, что попали в оккупацию?» [2303]