Федор Синицин - Советская нация и война. Национальный вопрос в СССР, 1933–1945

«Национально-патриотический» курс советской политики, реализованный в годы войны, нашел поддержку у большинства населения СССР. Во многих произведениях русского фольклора военного времени была выражена гордость боевой славой предков и горячее стремление оказаться достойными наследниками лучших традиций национальной истории [2343]. Положительная реакция на изменения в советской политике была отмечена и на оккупированной территории СССР. По воспоминаниям, во время оккупации Киева в город приходили «слухи с востока один обнадеживающее другого: Сталин изменил политику, советская власть уже другая: религию признали, открывают церкви, в армии ввели погоны, офицерские чины, и страну уже называют не СССР, а как до революции — Россия». Люди говорили: «Теперь большевики взялись за ум» [2344].

В справке о настроениях интеллигенции в Харьковской области, датированной 10 ноября 1943 г., приведены слова людей, переживших оккупацию: «В результате гитлеровского хозяйничанья… каждый почувствовал, что такое советская власть»; «Я никогда не был горячим патриотом… но, не переживши оккупации, нельзя по-настоящему оценить советскую власть». В Харькове были распространены разговоры: «То, что… не удалось сделать товарищу Сталину за 24 года, удалось сделать Гитлеру за один год» (имелось в виду — заставить полюбить советскую власть). Жители Воронежской области после освобождения говорили: «Теперь, испытав власть этих гадов, мы убедились, как мила советская власть»; «Жизнь при оккупантах заставила сильнее полюбить советскую власть, Родину» [2345].

Конечно, у части населения национально-патриотический курс советской политики вызвал неоднозначную реакцию. Особенно это касалось роспуска Коминтерна. Некоторые люди задавали вопрос: «Снимется ли лозунг борьбы за мировую пролетарскую революцию?» Некоторое недоумение в определенных кругах населения вызывала политика сближения с церковью. Отторжение у некоторых людей вызывали «гиперпатриотические» перехлесты в советской пропаганде [2346]. Другие люди, как, например, Л. Копелев, понимали тактическую необходимость «националистической пропаганды» и «апелляции к чувствам патриотизма и героизма», но рассматривали это как временное явление [2347]. Присутствовало и резко отрицательное отношение к переменам. Литературовед Б. С. Вальве заявлял, что «повышение национального самосознания» — это уступка А. Гитлеру. Некоторые люди рассматривали роспуск Коминтерна как «нарушение ленинских заветов», которое связывалось в одну цепь с другими изменениями в политике, также вызвавшими отрицательную реакцию: «Сначала погоны, потом попы, а теперь и Коминтерн» [2348]. Однако такая реакция была свойственна незначительной части населения, которая была не готова к таким переменам курса советской политики.

Укреплению патриотических настроений способствовали распространившиеся ожидания позитивных перемен во внутреннем положении Советского Союза [2349]. Так, уже в декабре 1941 г. в оккупированной Калуге распространились слухи о том, что маршал Б. М. Шапошников «выступал по радио и сказал, что основное теперь — успешно вести войну, а идеи коммунизма должны быть смягчены и подчинены основной цели» [2350]. У людей появилась надежда, что позитивные достижения советской власти сохранятся (в сфере образования, социальной защиты и пр.), а темные стороны сталинизма канут в прошлое [2351]. В стране распространялись слухи о том, что «будет введена свобода различных политических партий… свобода частной торговли… будет выбран новый царь», «последует ликвидация компартий в СССР и за границей», а «вопросы классовой борьбы снимутся с повестки дня», будут распущены колхозы [2352].

Люди считали, что руководство страны само убедилось в бесперспективности дальнейшего существования государственного устройства в довоенном виде. Одни рассчитывали на прозорливость И. В. Сталина, другие — на содействие Запада — что США и Великобритания якобы способны «заставить Сталина отказаться от большевизма» [2353]. Ходили слухи, что «Молотову предложили на конференции в Сан-Франциско распустить колхозы, открыть церкви и разрешить вольную торговлю. Если это требование не будет выполнено, то Россию разобьют по нациям». Кое-где распространились слухи, что в Москве уже «создана специальная комиссия по роспуску колхозов». Антиколхозные настроения имелись даже среди некоторых руководителей колхозов, и некоторые крестьяне стали требовать возврата обобществленного в колхозе имущества. Ходили слухи о том, что в 1920–1930 гг. колхозная система «была введена по указанию немцев для того, чтобы развалить хозяйство и ослабить Россию с целью легкого завоевания». Некоторые люди надеялись на то, что после войны советское правительство вновь введет НЭП, «как в период после Гражданской войны» [2354].

Ожидались и более значительные перемены: «Наш царь надел уже новую форму, значит… постепенно будем царскими, потому что форма члена правительства доказывает, что власть переменится, все постепенно меняется на царский лад». Ходили слухи, что «по требованию Америки распущена партия большевиков, у всех коммунистов отобраны партбилеты», «в СССР будут восстановлены дореволюционные порядки». В 1944 г. в одном из транспортных вузов Москвы «студенты… начали доказывать, что война показала… что Советское государство — неудовлетворительной формы государственное устройство по сравнению с буржуазно-демократическим строем». В другом вузе студенты «заявили, что вряд ли можно в жизнь когда-либо осуществить принцип коммунизма». В МГУ возникла группа, которая пыталась создать новое философское учение, так как «марксизм-ленинизм устарел» [2355]. Такие настроения отражают воздействие «национализации» советской политики в годы войны, когда коммунистическая идеология была отодвинута на второй план.

Ярким доказательством эффективности национально-патриотической политики СССР является степень участия граждан Советского Союза в войне. За годы войны на защиту Родины были мобилизованы 34 476,7 тыс. человек [2356], из числа которых 31 млн человек прошел через Вооруженные силы СССР [2357](демографические потери вооруженных сил составили 8668,4 тыс. человек [2358]). Среди призванных в советские вооруженные силы за весь период Великой Отечественной войны русские составляли 65,39 %, украинцы — 17,7 %, белорусы — 3,21 %, татары — 1,7 %, евреи — 1,44 %, казахи — 1,13 %, узбеки — 1,1 %, другие народы СССР — 8,33 % [2359]. Несмотря на ограничение и отмену призыва представителей ряда национальностей, опыт привлечения народов СССР к военной службе во время Великой Отечественной войны следует оценить как положительный, так как во время Первой мировой войны народы Средней Азии подняли восстание всего лишь из-за попытки их трудовой мобилизации [2360]. В отражении германской агрессии участвовали все народы СССР, включая самые малочисленные этнические группы Сибири и Дальнего Востока [2361]. Вклад в Победу внесли в том числе представители репрессированных народов. Так, в первые же месяцы войны были мобилизованы более 17 тыс. чеченцев и ингушей, на фронт ушли 40 тыс. турок-месхетинцев, из них 26 тыс. погибли. Из 137 тыс. крымских татар, мобилизованных в Красную армию, к 1944 г. на войне погибли 57 тыс. человек. Среди Героев Советского Союза — 10 чеченцев и ингушей, 9 немцев, 8 калмыков, 1 балкарец [2362].