Владимир Тихонов - История Кореи. Том 2. Двадцатый век

Однако нельзя не отметить, что при общем ухудшении качества жизни для большей части населения Корея сделала громадный скачок в деле строительства индустрии в годы войны, превратившись, по сути, в один из основных промышленных плацдармов японского империализма. Если в 1936 г. 49 % валового внутреннего продукта Кореи было произведено в сельском хозяйстве и только 30 % — в промышленности, то к 1944 г. это соотношение было уже 37 % на 37 %, т. е. объемы промышленной продукции сравнялись с объемами продукции сельскохозяйственной. За 1936–1941 гг. продукция сельского хозяйства выросла лишь в полтора раза, а вот добыча минерального сырья — в три с половиной, и производство промышленной продукции — в два с половиной. Вообще в целом темпы экономического роста в Корее в колониальную эпоху составляли 4,1 % в год, что почти соответствовало уровню роста в американской экономике 1920-х годов — одной из самых динамичных капиталистических экономик довоенного мира.

К 1943 г. изменилась и внутренняя структура корейской индустриальной экономики. Такие высокотехнологические отрасли, как химическая, давали уже 34 % от всей промышленной продукции Кореи, в то время как более традиционная текстильная промышленность — только 13 %. Из более чем двух миллионов наемных работников в Корее к концу войны 591493 человека, или 28 %, были промышленными рабочими. Подобно дореволюционной России, промышленный пролетариат в Корее в начале 1940-х годов отличался очень высокой степенью концентрации на крупных производствах, что после 1945 г. облегчило его политическую мобилизацию левыми силами. Крупные предприятия (с числом занятых более 200 человек) составляли лишь 2 % от общего числа фабрик и заводов, но трудилось на них до 40 % корейских промышленных рабочих. Конечно, высокие темпы роста, которые демонстрировала Корея в военные годы, давали не слишком много относительно слабой корейской буржуазии, владевшей к концу войны в совокупности лишь 6 % уставного капитала корейской индустрии. В таких отраслях, как химия и электроэнергетика, корейских предпринимателей не было вообще, а в металлообработке доля их инвестиций была лишь 2 % от общего объема вложенного капитала. Однако, в конечном счете, индустриальный рост, расширение административных структур генерал-губернаторства, а также постепенное развитие религиозных и образовательных организаций создали тонкую прослойку городской колониальной элиты, тесно сотрудничавшую с японскими властями и заинтересованную в военных успехах японского государства.

Многие зажиточные корейцы, служившие японской администрации или так или иначе связанные с ней, серьезно опасались, что поражение Японии в войне может привести к «коммунистической революции» в Корее, после которой они лишатся своего имущества и вынуждены будут держать ответ за сотрудничество с ненавистными оккупантами. Численно их было не слишком много — на высших должностях в аппарате генерал-губернаторства, например, к 1942 г. было только 442 корейца (и более двух тысяч японцев). На более низких рангах в структурах генерал-губернаторства постоянно служило 15479 корейца и на контрактной основе — 29998. Однако на низших уровнях местной организации — волостные чиновники и т. д. — корейцев было больше, более 50 тыс. Именно эти люди, зачастую весьма влиятельные среди родственников и соседей, а в некоторых случаях (религиозные лидеры и т. д.) известные и широкой публике, выступили ревностными помощниками японских хозяев в военный период, изо всех сил убеждая своих соотечественников «радостно воспринимать» мобилизации в армию и на трудовые работы и верить в «конечную победу японского оружия». Если учесть, что они сами и их семьи были, как правило, застрахованы от воинской и трудовой повинностей в силу своего положения и связей, то можно представить, каково было отношение корейской бедноты к этим «лидерам нации», зачастую предававшим свои же собственные умеренно-националистические идеи 1920-х — начала 1930-х годов как «не соответствующие более мировой обстановке».

Хорошим примером сотрудничества колониальной корейской элиты с японскими властями в военное время может служить, скажем, деятельность одной из многочисленных «военно-патриотических» организаций — «Корейского общества служения родине (имелась в виду, конечно, Япония — В.Т .) в военное время» ( Чосон имджон погуктан ). Оно было образовано 22 октября 1941 г. для того, чтобы «воспитывать в корейских подданных Его Императорского Величества дух Императорского Пути, перестраивать жизнь нации на военный лад, распространять и углублять оборонное сознание», а также призывать корейцев тратить последние средства на закупку военных займов и облигаций, делать «оборонные пожертвования» и посылать молодежь добровольцами в японскую армию. Как только в мае 1942 г. было принято решение ввести в Корее всеобщую воинскую повинность, члены «Корейского общества служения родине в военное время» начали идеологическую обработку населения, разъезжая с «лекциями» по всей стране и призывая молодых людей «отдать свои жизни за то, чтобы никогда не быть рабами англо-американских демонов».

Особое внимание обращалось на учащихся высших и средних специальных учебных заведений, которым по Указу № 48 Министерства армии от 20 октября 1943 г. «милостиво» предоставлялась возможность «пойти добровольцами на фронт» в специальных «студенческих бригадах» (яп. гакухэй , кор. хакпён ) даже до получения диплома. Поскольку первоначально из корейских студентов этой «милостью» захотело воспользоваться не более одной трети, то Министерство Армии заявило остальным, что они будут отчисляться и призываться на прохождение трудовой повинности, а также мобилизовало «авторитетных лидеров корейского общества» на «воспитание в студентах патриотического духа». В итоге интенсивной кампании «промывания мозгов», в которой важную роль играли члены «Корейского общества служения родине в военное время», подали заявления на зачисление в ряды японских вооруженных сил 959 из тысячи признанных годными к прохождению службы студентов корейских учебных заведений и 1431 из 1529 годных к службе корейцев, обучавшихся в вузах Японии. Для японской пропагандистской машины это была важная победа — воевать за «сферу совместного процветания в Восточной Азии», и якобы добровольно, пошли молодые образованные люди, что имело серьезное значение в конфуцианском регионе, с его традиционным уважением к знанию.

Кто же были те «авторитетные общественные лидеры», речи которых должны были повести корейскую учащуюся молодежь на «самопожертвование за императора»? Одним из активистов «Корейского общества служения родине в военное время» был выпускник Университета Мэйдзи Ко Вонхун (1881-?), некоторое время работавший преподавателем, а затем и директором средней школы повышенной ступени Посон в Кёнсоне. Он избирался председателем созданного в 1920 г. «Корейского физкультурного общества» ( Чосон чхеюкхве ), а с 1924 г. служил советником при нескольких провинциальных губернаторах. В 1932 г. его назначили губернатором провинции Северная Чолла. Крупный акционер в работавшей на японскую армию текстильной промышленности, а с 1944 г. — и владелец большого (10 млн. иен) пакета акций в производившей военные самолеты «Корейской авиастроительной компании» («Чосон хангон коноп хвеса»), Ко Вонхун был лично заинтересован в успешном для Японии ходе войны и искренне призывал молодых корейцев отдавать жизнь за победу Японии.