Сергей Веригин - Предатели или жертвы войны: коллаборационизм в Карелии в годы Второй мировой войны 1939-1945 гг.

Финляндские исследователи оценивают мероприятия ВУВК в области сельского хозяйства положительно, считая, что национальное крестьянство получило собственную землю и избавлялось от ненавистных им колхозов. Интересно, что в воспоминаниях карел и вепсов, проживавших в сельских районах республики во время финской оккупации, обязательно присутствует сюжет о том, как финны раздавали колхозную землю их семьям и как эти семьи хозяйствовали на своей земле.

Так, жительница села Каскесручей Валентина Васильевна Харитонова на вопрос «Финны разделили между населением старые колхозные поля?» ответила: «Да, наши для себя обрабатывали… наши мамы сеяли, все надо было для себя делать» [232] Устная история в Карелии. Вып. 3. С. 94. . Житель другого вепсского села Шелтозеро Рюрик Петрович Лонин вспоминает: «Но голода не было, потому что был скот, коровы были почти у каждого в хозяйстве, овцы, куры. Голода мы не видели. Вот после войны уже, когда обратно наши русские пришли, мало давали нам по карточкам, был у некоторых голод. Финнов все считали врагами, но голода не было. Сажали картошку. Колхозы все были ликвидированы, и колхозная земля была роздана частным хозяйствам. Частники сажали для себя и рожь, и овес. Ну, работы было очень много, самим питаться и жить — работы было много». Тойво Иосифович Вяйзянен в интервью также отметил этот факт: «Поля не успели сжечь. Финны распределили поля между жителями. И они собирали там урожай. Потом семьям финны раздали определенные участки земли для обработки, и мы сами обрабатывали. У нашей семьи было полтора гектара, я помню» [233] Там же. С. 101, 113. .

Сразу после освобождения территории Карелии от финской оккупации в условиях тяжелого положения в сельском хозяйстве на колхозных собраниях колхозники, прежде всего карельских и вепсских районов, часто высказывались против работы в колхозах: «Нельзя ли еще годик пожить без колхозов и собрать урожай единолично со своих участков?», «Мы проживем без колхозов, жили же мы при финнах без колхозов» [234] Вавулинская Л. И. Начало восстановления народноrо хозяйства в освобожденных от оккупации районах Карелии // Подвигу жить в веках: материалы военно-ист. конф., посв. 60-летию Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг. Петрозаводск, 2005. С. 99. . Естественно, что подобные высказывания для правоохранительных органов считались антисоветскими и люди, допускавшие подобные мысли, могли понести наказание.

Что касается скота, то обеспечение личных крестьянских хозяйств скотом проходило в два этапа. На стадии установления оккупационного режима практиковалась передача животных во временное бесплатное пользование, при этом заключался договор на передачу трофейного скота. Из документов следует, что скот передавался крестьянам на содержание: он мог использоваться на работах в общественном хозяйстве и даже изъят по решению властей. В случае смерти скота крестьянин был обязан «компенсировать нанесенный Военному управлению ущерб» [235] НА РК. Ф. 213. Оп. 1. Д. 176. Л. 117. . По всей видимости, передача скота во временное бесплатное пользование рассматривалась как временная и вынужденная мера: зимой 1941/42 г. общественные хозяйства были не в состоянии нормально содержать скотину.

С весны 1942 г. начинается второй этап: вместе с выделением земельных участков национальному населению начинается продажа общественного скота и инвентаря. Лошадь можно было купить по цене от 3 до 25 тыс. марок; корову — от 1,5 до 5 тыс. марок; телегу — за 150–200 марок. Покупатели, которым не хватало денег для приобретения скота, могли получить кредит [236] Там же. Ф. 2730. Оп. 1. Д. 103. Л. 7. . В итоге к середине 1944 г. лошадь имело каждое четвертое крестьянское хозяйство, одна корова приходилась на семь человек [237] Seppiilii Н. Suomi miehittajana 1941–1944. Helsinki, 1989. S. 58. .

Исследуя данный вопрос, Х. Сеппяля отмечает, что точных сведений о численности скота на оккупированной территории нет, поскольку, как это подтверждают источники, много скота прирезали наступающие части, а также осталось невыясненным, сколько его изъяли у местного населения. Исследователь называет следующие данные по домашнему скоту на конец 1942 г.: всего лошадей — 6537; коров — 9009; овец — 4569; свиней — 1492. Значительная часть скота находилась в ведении Военного управления. С другой стороны, ВУВК за полтора года передало много коров владельцам арендованных участков [238] Сеппяля Х. Финляндия как оккупант в 1941–1944 годах. С. 110–111. .

А. Лайне в своих работах описывает схему взаимоотношений между крестьянскими хозяйствами и оккупационной администрацией. Во-первых, подсчитывался урожай, который должен быть получен с данного участка. Затем определялось, на какое время хозяйствам хватит этих запасов. При этом исходили из следующих норм: картофель — 25 килограммов в месяц на человека; зерно — 15 килограммов в месяц на взрослого и 7,5 килограмма на детей. Эти нормы значительно превышали размеры пайков наемных работников. Если объем планируемого урожая оказывался большим, чем требовалось для самообеспечения в течение года, то «излишкю>, определенные по этой методике, хозяйство обязано было сдать. Население понимало эту операцию как «налог». Если же по расчетам хозяйству могло не хватить своих продуктов на год, то на оставшееся время выдавали карточки. На те продовольственные товары, которые не производились в личном хозяйстве, карточки выделялись в течение всего года, как и остальному населению [239] Laine А. Suur-Suomen kahdet kasvot… S. 235. .

Анализ архивных документов, содержащих донесения подпольщиков и партизан с оккупированной территории, показывает, что они не только добывали информацию, но и пытались оценить ее, в том числе и созданную финскими властями систему сельского хозяйства. А. Лайне в своей книге «Два лика Великой Финляндии» приводит донесение одного из подпольщиков, который отмечал, что «при этой системе степень урожайности отдельных хозяйств при подсчете во внимание не принималась. В результате получалось, что по учету властей хозяйство можно считать полностью обеспеченным своим хлебом на год по установленным нормам, тогда как фактически хлеба хватало лишь на 6–7 месяцев… Это хозяйство было обречено на голод. Население не заинтересовано в расширении посевных площадей. Вследствие чего ряд пригодных участков остаются необработанными» [240] lbld. S. 274. .

И далее А. Лайне пишет: «Надо заметить, что, с другой стороны, такая система давала стимул для лучшей обработки земли в личных хозяйствах. И все же учитывая, что для крестьянина переход от довоенной колхозной системы к работе на своей земле не мог быть легким, тем более что лучшие земли оставались у общественных хозяйств, с этим мнением следует во многом согласиться. Так, к декабрю 1942 г. появились пользователи земли, которые уже съели или продали свой летний урожай, что вызывало эмоциональную реакцию представителей Военного управления. Комендант Олонецкого округа О. Палохеймо считал, что "это нельзя понять", поэтому, "кто все съел, тот пусть голодает или висит на шее у родственников, а о выдаче им продовольственных карточек не может быть и речи"» [241] Ibld. S. 277. .