Константин Гапоненко - Как жили мы на Сахалине

— Ничего, — ответил бригадир. — Я веду индивидуальный учет работы, ежедневно выписываю наряд, а утром сообщаю, кто сколько заработал. Зная это, они стремятся заработать больше.

— Молодец, коли так. Старанием в отца пошел.

Сыновья вспоминают: добрым и жизнерадостным был их отец. Любили они с Анной Ивановной приветить всякого человека. В колхоз наведывалось немало начальства — куда их? К Речкиным. Хозяева и за стол посадят, и медовухи поднесут, и постель мягкую приготовят. А уж если приезжали дети, внуки — дом сиял, стол ломился, задушевным разговорам не было конца. Вдруг в чью-то управленческую голову пришла шальная мысль: объединить все колхозные пасеки в одну и разместить ее на западном побережье острова, где климат благоприятнее. Малые ликвидировали быстро, а большую не создали и до сей поры. Затем пошли иные преобразования, поселок Лазо замер. Пришлось снова покидать обжитое место и ехать к сыну. Может, новое разорение и подкосило старого солдата. Не знают братья Речкины, стоит ли их родная деревенька на севере Нижегородской области. Как умерла тетка Пелагея, ездить туда они перестали. Нет давно колхоза имени Лазо, не жужжат пчелы над цветущими травами в долине речки Лазовой. Но память о старом колхознике Иване Евстигнеевиче Речкине хранят его сыновья, внуки, правнуки. Не совершил он подвигов, которые прогремели бы на всю страну, — исполнил честно воинский долг там, куда его определили. Рядовым числился и в колхозе, со старанием, с душой делал дело, за которое взялся согласно своим склонностям. Был он хорошим мужем, заботливым отцом, дедом, просто добрым человеком на земле. Из таких и состоит народ, который вынес на своих плечах Великую Отечественную войну, поднял страну из разрухи.

В ту пору на Сахалине было еще одно страшное явление, сродни стихийным бедствиям. Легкие деревянные постройки и совершенно неприемлемая для пас система отопления, помноженная на беспечность, приводили к частым пожарам. Свирепствуя, они уничтожали огромные материальные ценности, а то и человеческие жизни. Чаще всего жертвами становились дети, оставленные без присмотра. О них вам расскажет любой сахалинский старожил. Где тогда не горело! Только в 1948 году в области произошло 264 пожара, в них сгорело 226 жилых домов, 72 общественных здания, 34 производственных.

Однако все затмила трагедия, случившаяся в первом часу ночи 12 января 1949 года в городе Долинске. Узнал я о ней от сахалинского старожила Сергея Ивановича Речкина. Живет в Стародубском такой удивительный человек, известен он там старому и малому, поскольку долго председательствовал в поселковом Совете, отличаясь человечностью и справедливостью.

Выйдя в отставку, Сергей Иванович устроился на спасательную станцию. На вахте не спал, свободное время коротал за книгами. Книги побуждали к размышлениям над собственной жизнью. Месяцев через несколько он стал брать на ночные дежурства чистые ученические тетради и заполнять их аккуратным убористым письмом. Писал Сергей Иванович для себя, своих детей и внуков, безыскусно рассказывал историю своей деревеньки Речки, своего рода, описывал раннюю взрослость. Со временем получилась объемистая рукописная книга. Автор сам переплел ее и поставил на полку для семейного потребления.

Узнав о такой достопримечательности, я отправился в Стародубское. Сергей Иванович смутился:

— Да ведь в моей жизни не было ни дерзких приключений, пи головокружительной карьеры. Описаны дела сугубо личные.

Книгу я все же прочитал. В рукописи, как в старом бору, оказался неисчерпаемый запас чистой родниковой воды. Таким бы книгам занять место в музеях, чтобы по ним прилежные исследователи собирали народную духовность.

Так вот в этой «личной» рукописи я нашел рассказ о событии, потрясшем молодого рабочего механического завода. «До сих пор в моей памяти и жуткое пламя, и дикие крики горевших заживо детей», — записал Сергей Иванович.

Подробных сведений он мне не сообщил, посоветовал найти в Долинске Рудольфа Александровича Шапошникова.

— У него тогда брат погиб, может, он знает, с какой стороны подступиться к поискам.

Поехал я в Долинск, разыскал и Шапошникова, и бывших учащихся ремесленного училища, поднял в архиве старое уголовное дело. Тогдашняя жизнь высветилась еще одной гранью.

С душевным трепетом и робостью беру я снимки, с которых смотрят на меня юные девчонки, мои ровесницы, тоненькие, худенькие, большеглазые. Им хочется выглядеть солидно, но куда спрятать подростковую угловатость? Снимались они, когда заканчивали ремесленное училище, прощаясь, дарили друг другу фотографии с чувствительными строками на обороте: «Пусть на память тебе остается неподвижная личность моя». Разъехались они по сахалинским целлюлозно-бумажным комбинатам летом 1950 года, пополнили ряды рабочего класса, встали на трудовую вахту. Их руками выполнялись и перевыполнялись производственные планы, строилось и крепло государство. Где они теперь, ветераны труда?

— Из тех девчонок не расстались только мы вдвоем.

По моей просьбе ворошат альбомы и перебирают в памяти старину две подруги — Клавдия Дмитриевна Сухова, в девичестве Меркулова, и Зинаида Андреевна Колесникова, до замужества Каракуян. Мы только что побывали на том месте, где некогда располагалось училище, встретились с Шапошниковым, посетили братскую могилу и сидим у Клавдии Дмитриевны за чаем. Зинаида Андреевна показывает одну из фотографий:

— Это мы в форме. Полагалось нам для парада темное платье с белым воротником, берет, ремень, ботинки. На занятия и на работу ходили в синеньких платьицах, похожих на нынешние рабочие халаты. А вот на этом снимке я в ситцевом платье, сшитом собственными руками. Ситчиком меня премировали за активное участие в художественной самодеятельности. Самодеятельность наша славилась: в первый год на городском смотре мы заняли второе место, а на второй год — первое. Руководителем у нас был хороший музыкант, имевший свой аккордеон. К концертам мы всегда старательно готовились, украшали сцену красивыми декорациями.

На суде припомнят бывшему директору училища Сергееву, что держал он художника Милованова на ставке электрика незаконно.

— Это наша классная руководительница Тамара Ивановна Образцова. Была она и наставницей, и мамкой, и нянькой, все мы ее любили, а я так обязана ей тем, что попала в училище. Уехала я сюда от злой мачехи, от тяжелой домашней обстановки, чтобы получить специальность и самостоятельно строить свою жизнь. Пришел поезд в Долинск вечером, идти в темноте никуда не решилась, одна заночевала в пустом зале ожидания. Утром вышла на улицу, спросила у первого встречного, куда идти. Он ответил: «Это, наверное, возле ЦБК». Потопала я, ориентируясь на высоченную трубу. Подошла близко, опять спрашиваю. «Надо идти в другой конец города, — ответил человек. — Я иду на механический, держись за мной». Поспешаю я за провожатым, а сундучок хоть пустой, а тяжелый, из березы, бьет по ноге. Нашла я училище, постучалась в нужный кабинет, а мне отвечают: «Набор закончен, группы полностью укомплектованы, возвращайся домой». Была я робкой деревенской девчонкой, тихоней, не смела никогда и рот раскрыть. А тут осмелела. Стою голодная, усталая и представляю, как меня встретят дома. Собралась я с духом и рассказала обо всем незнакомой женщине. Мне, говорю, денег дали на билет только в одну сторону. Выслушала она меня и пошла к директору. Не знаю, о чем они говорили, но вот зовут меня. За столом сидит плотный, довольно пожилой мужчина, глядит вроде с сочувствием, по предупреждает строго: «Берем сверх штата. Будешь плохо вести себя — отчислим сразу». Это был наш директор Михаил Иванович Сергеев, дядька добрый и справедливый.