Сигурд Йоханссон - Иосиф Рюрикович-Дракула [Рассекреченная родословная генералиссимуса]

Но можно ли восстановить кулачество и сохранить вместе с тем Советскую власть? Нет нельзя, Восстановление кулачества должно повести к созданию кулацкой власти и к ликвидации Советской власти — стало быть, оно должно повести к образованию буржуазного правительства, а образование буржуазного правительства должно в свою очередь вести и т. д.» (71).

Здесь имеет место сознательное нарушение логической структуры, манипулирование квази-логикой. Паранойяльное мышление.

Будучи семинаристом по образованию Сталин очень органично впитал православную риторику и топику. Его речения переполненным скрытыми цитатами из «Евангелия».

Пример: «Нас ковал великий Ленин, наш учитель, наш отец» (72).

В то же время кто же тогда отец оппозиционеров (меньшевиков)? — Абрамович. Это реминисценция из Евангелий. Кто Отец Христа — понятно. Кто же отец ваш? (фарисееев) — Дьявол!

Стилистика речей Сталина пронизана борьбой между Ветхим и Новым Заветом. «Троцкий скачет и играет» — как Давид перед скинией. Почему Давид? Потому что Троцкий — Лев Давидович (ассоциативная логика парашизофреника).

Сталин осуществил синтез традиционного российского православия-двуеверия в его кавказском варианте с темным языческим субстратом.

Весь кавказский эпос пронизан мотивами предательства, злодейств, измены и заговора. Получается, что знаменитая паранойяльность Сталина — имела двойной смысл: психиатрически-социальный и фольклорно-литературный. С точки зрения теории лингвистической относительности Э. Сэпира — Б. Л. Уорфа язык формирует характер, а не наоборот (73).

Само имя «Сталин» тоже имеет глубокие архаические фольклорные корни. Нигде в мире не существует такого культа железа и стали, как на Кавказе и прежде всего в осетинском (нартском) эпосе. Его герои в младенчестве пьют расплавленную сталь, носят стальные усы, едят стальные опилки. Один из популярнейших героев осетинского эпоса — Сослан Стальной (74).

Исследование взаимодействия между литературой, культурой и советской властью немыслимо без изучения личности и «творчества» того, кто прямо влиял на вполне реальных художников XX века, относящихся к первому ряду. Никак нельзя считать, что ода Мандельштама Сталину, «Волны», «Все наклоненья и залоги» Пастернака, пьеса «Батум» Булгакова, где Сталин изображается в виде Христа, лишь продукты разложения сознания великих авторов. Символическая стилистика мифологического подтекста и глубокие мистические коннотации этих сочинений заставляют думать, что перед нами серьезные явления, которые необходимо изучать с подобающим вниманием (75).

Особый интерес представляет случай, когда писатели-мистики и религиозные философы обращались к Сталину с мистическими посланиями, мало отличающимися от обычного творчества этих авторов. Так А. Ф. Лосев всерьез предлагал Сталину заменить православную церковь имяславческой. Откуда возникало желание беседовать на подобном языке с полуграмотным тираном? По-видимому, если совместить исследования М. Вайскопфа и филологические работы о сталинских текстах, принадлежащих великим писателям, мы увидим что они взаимодействуют на некоем высшем континуальном уровне, где собственно «культура» и «культурность» не так и важна. Они как бы сами стремились к этой загадочной завораживающей темноте (76).

В известном разговоре Пастернака со Сталиным о судьбе Мандельштама Сталин был больше всего озабочен вопросом о том, является ли Мандельштам мастером (77)? Разграничение между «ремесленником-спецом», попутчиком и подлинным строителем коммунизма, мастером, было тогда в ходу. Сталин тем самым спрашивал, «свой ли человек Мандельштам, советский ли он по духу?» Но в свете всего сказанного о писательском антураже сталинской личности — это означало: мастер — это свой брат-писатель, которого надо пощадить.

Не меньшим литературным даром обладал и Иван Грозный. Единственный из серьезных писательских недостатков, чем, пожалуй, грешат его произведения — это то, что своих литературных произведениях Грозный дерзко нарушал стилистические традиции (78).

Нельзя думать, что Грозный нарушал современные ему литературные каноны «по невежеству», как изображал это его противник князь Курбский. Грозный был одним из образованнейших людей своего времени. По свидетельству венецианца Фоскарини, Грозный читал «много историю Римского и других государств… и взял себе в образец великих римлян». Грозный заказывал перевести Историю Тита Ливия, биографии цезарей Светония, кодекс Юстиниана. В его сочинениях встречается множество ссылок на произведения древней русской литературы. Он приводил наизусть библейские тексты, места из хронографов и из русских летописей, знал летописи польские и литовские. Он цитировал наизусть целыми «паремиями и посланиями», как выразился о нем Курбский. Он читал «Хронику» Мартина Вельского (данными которой он, по-видимому, пользуется в своем послании к Курбскому). По списку Библии, сообщенному Грозным через Михаила Гарабурду князю Острожскому, была напечатана так называемая Острожская библия — первый в славянских странах полный перевод Библии. Он знал «Повесть о разорении Иерусалима» Иосифа Флавия, философскую «Диоптру» и др.

Книги и отдельные сочинения присылали Ивану Грозному из Англии (доктор Яков — изложение учения англиканской церкви), из Польши (Стефан Баторий — книги о Грозном), из Константинополя (архидиакон Геннадий — сочинения Паламы), из Рима (сочинения о Флорентийском соборе), из Троицкого монастыря, из Суздаля и т. д. Каспар Эберфельд представлял царю изложение в защиту протестантского учения, и царь охотно говорил с ним о вере. Отправляя архидиакона Геннадия на Ближний Восток, Грозный приказывал «обычаи в странах тех писати ему». Он заботился о составлении тех или иных новых сочинений и принимал участие в литературных трудах своего сына, царевича Ивана Ивановича. К нему обращались со своими литературными произведениями Максим Грек, князь Курбский, митрополит Макарий, архимандрит Феодосии, игумен Артемий, Иван Пересветов и многие другие.

Грозный знал цену слову и широко пользовался пропагандой в своей политической деятельности. В 1572 г. литовский посол жаловался, что Грозный распространяет глумливые письма на немецком языке против короля Сигизмунда-Августа, и русские не отрицали этого. Если Грозный и не был непосредственным автором этих листков, то, во всяком случае, он был их инициатором и редактором.

Грозный вмешивался во всю литературную деятельность своего времени и оставил в ней заметный след, далеко еще не учтенный ни в историческом, ни в чисто литературном отношении.

Наиболее ярко литературный талант Грозного сказался в его письме к своему любимцу — «Васютке» Грязному, в письмах к Курбскому и в послании игумену Козьме 1573 г.