Кирилл Кобрин - Средние века [очерки о границах, идентичности и рефлексии]

«Природное» тело, мне кажется, более точным описанием ситуации, нежели «физическое».

Мало какой пассаж из «Двух тел короля» дает столь точное представление об а-историзме автора, как этот, посвященный ангелическому статусу короля: «Нимб далее означал, что его конкретный “носитель” является представителем какого-то более общего “прототипа”, чего-то Неизменного посреди изменчивого земного времени, а также что в единении и связи с этим конкретным человеком состоит определенный образ власти, идущий из той бесконечной протяженности, которую в Средние века стали называть aevum. Поскольку же aevum считался обиталищем идей, Логосов или прототипов, как и “ангелов” (согласно христианской философии александрийцев), становится понятным, почему “политическое тело” короля у тюдоровских юристов получает в конце концов так много сходства со “святыми духами и ангелами” и почему rex chris-tus Нормандского анонима также наделялся высшей природой Посредника — короля, являющегося человеком по природе и богом по благодати» (С. 160—161).

«Ясно, что это король в своем политическом теле и глава политического тела королевства — король в парламенте, чья задача состоит в том, чтобы выступать заодно с лордами и общинами, причем, если понадобится, даже против собственного природного тела» (С. 90).

За пределы европейского общества Канторович здесь не заглядывает, несмотря на свой юношеский интерес к Востоку.

М. Бойцов пишет: «При желании можно заметить общее даже в основополагающем подходе к историческому рассказу: ведь хотя каждое отдельное суждение в “Двух телах” само по себе подкрепляется подробной ссылкой, связь между этими суждениями (как и между отдельными темами и частями книги) выстраивается порой на основаниях, остающихся для внешнего наблюдателя сокровенными. Когда читатель перестанет улавливать сквозную мысль автора, теряющуюся, как ящерица среди камней, во все новых и новых ярких деталях, тонких наблюдениях и увлекательных примерах, — не стоит ни злиться на предполагаемую неискусность переводчика, ни терзаться сомнениями в собственных интеллектуальных способностях. Если отдельные блоки Канторович делает “честно”, на глазах у всех, то здание из них он возводит в глубокой тайне — и не на прежнем ли основании главным образом интуитивного ощущения “внутренней логики” исторического развития? А последнее уже очень близко по сути к принципам создания “Фридриха Второго”, сколько бы тысяч идеально сделанных сносок эту суть ни затемняли». (С. 42).

Эксле О.Г. Действительность и знание: очерки социальной истории Средневековья / Пер. с нем. и пред. Ю.Е. Арнаутовой. М.: Новое литературное обозрение, 2007. — 360 с. Далее страницы из этого издания будут указываться в самом тексте в скобках.

Здесь возникает искушение пойти еще дальше в этом рассуждении — скажем, в таком направлении: любопытно, что средневековая модель тройственного функционального деления общества (молящиеся, воюющие, работающие) странным образом конгруэнтна знаменитой триединой схеме графа Уварова «Православие, Самодержавие, Народность». Не вдаваясь в подробности, укажем, что уваровская схема явилась результатом интерпретации средневековой, явленной в прекрасно известном Уварову делении французских Генеральных Штатов на три сословия. Но нас здесь интересует другой аспект: не соотносится ли средневековая схема истолкования социальной действительности с самой действительностью точно так. же, как уваровская триединая формула с современной ему действительностью? Если мы не истолковываем историю России второй трети XIX в. через эту формулу, то почему же подобная процедура возможна в отношении Средних веков?

Русские переводы его работ: Гумбрехт Х.У. В 1926 году: на острие времени / Пер. с англ. Е. Канищевой. М., 2005; Гумбрехт Х.У. Производство присутствия: Чего не может передать значение / Пер. с англ. С. Зенкина. М., 2006. Сборник О.Г. Эксле вышел в той же серии «Интеллектуальная история» издательства «Новое литературное обозрение», что и книги Гумбрехта.

Гумбрехт Х.У. Производство присутствия: Чего не может передать значение / Пер. с англ. С. Зенкина. М., 2006. С. 29. Надо сказать, что в примечании к данному пассажу Гумбрехт уточняет, — уже после написания черновика книги ему напомнили, что этим «безвестным» студентом был, на самом деле, его тогдашний ученик, а сейчас коллега и друг Жуан Сезар ди Каштру Рош. Но в нашем случае, это ничего не меняет.

Указание на страницы из «Апологии истории» даются в тексте в скобках. Цитаты в русском переводе Е.М. Лысенко приводятся по втором дополненному изданию: Блок М. Апология история, или Ремесло историка. М., 1986.

Именно широкое. Узкий круг московских и ленинградских историков был знаком с концепциями «анналистов» с конца 50-х-начала 60-х гг.

Лучшие краткие биографические очерки, посвященные Блоку, принадлежат Люсьену Февру (Февр 11. Марк Блок и Страсбур // Он же. Бои за историю. М„ 1991. С. 130—145), Жаку Ле Гоффу (Де Гофф Ж. Предисловие // Блок М. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и Англии. М„ 1998. С. 11—60.) и Кэрол Финк — автора предисловие к английскому переводу записей и дневников Марка Блока времен Первой мировой (Bloch М. Memoirs of War, 1914—1915. Cambridge, 1983). Здесь я опираюсь, прежде всего, на эти статьи, но некоторые детали взяты также из свидетельств самого Блока, в частности, из его «Странного поражения» (русский перевод: Блок М. Странное поражение. М„ 1999).

История «Анналов» и отношений Блока с Февром во время немецкой оккупации изложена — апологетически — в упомянутой выше статье самого Февра. Более сбалансированный и аналитический подход см. в статье Натали Земон Дэвис. Русский перевод: Дэвис Н.З. «Анналы», Марк Блок и Люсьен Февр во время немецкой оккупации // Споры о главном. Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы «Анналов». М„ 1993. С. 166—179.

После ареста мужа она также принимала участие в Сопротивлении. Умерла в июле 1944 г.

Чуть позже, в «Странном поражении» Блок напишет: «Две категории никогда не поймут истории Франции: те, кого не волнует память о коронации в Реймсе, и те, кто без трепета читает о празднике Федерации” // Bloch М. L’Etrange Defaite. Р, 1957. Р. 210.

Записи и дневники Марка Блока времен Первой мировой собраны в книгу «Воспоминания о войне»; к английскому переводу ее Кэрол Финк и написала свое предисловие. Благодаря «Воспоминаниям» мы можем проследить довольно подробно не только за военной карьерой Блока, но и за его рефлексией происходящих с ним и вокруг него исторических событий.