Иоганн Дройзен - История эллинизма [В 3 томах]

Не менее важным обстоятельством было и то, что учителем юного царевича был Аристотель, - величайший мыслитель древности (345-344 гг.). Когда у него родился сын, Филипп просил его об этом, и Аристотель будто бы отвечал: "Меня радует не то, что он родился, но то, что он родился в твое время; выращенный и воспитанный тобой, он будет достоин нас и не посрамит положения, которое впоследствии будет его наследием". [58] Несомненно, что это знаменитое уже в древности письмо есть подделка; Аристотель, которому тогда не было тридцати лет, еще не пользовался славой, какую приписывает ему это письмо. Тот, который завоевал мир для мысли, воспитал того, кто должен был завоевать его мечом; ему подобает слава внушения страстному мальчику зародышей и шири мысли, мыслей о величии, научивших его презирать наслаждение и бежать от сладострастия, [59] Действительно, целомудрие было одною из его лучших добродетелей и подтверждается многими примерами. Будучи юношей, он настолько бежал от любовных наслаждений, что его родители, озабоченные этим, старались соблазнить его одной красивой гетерой, которая должна была проникнуть в его спальню; Александр стыдливо отвернулся от нее и горько жаловался на этот случаи. облагородивших его страсти и придавших его силе меру и глубину. Александр всю свою жизнь сохранил самое сердечное уважение к своему учителю; своему отцу он обязан только жизнью, говорил он, своему учителю тем, что он живет достойно.

Среди таких влияний сложился его гений и характер; полный жажды дела и любви к славе, он скорбел о победах своего отца, которые не оставят ему больше никакого дела. Образцом его был Ахилл, происхождением от которого он любил хвалиться и которому ему суждено было уподобиться своей славой и своими страданиями. Как Ахилл любил своего Патрокла, так он любил друга своей юности, Гефестиона; и если он считал своего предка счастливым тем, что Гомер передал потомству память о его делах, то героические сказания восточных и западных народов не уставали украшать имя Александра чудесным ореолом человеческого и сверхчеловеческого величия. Он любил более мать, чем отца; от нее он наследовал энтузиазм и ту глубокую живость чувства, [60] Из множества относящихся сюда рассказов особенно характеристичен рассказ об удивительном действии, какое имела на него музыка; когда раз Антигенид пел под аккомпанимент флейты боевую песню, Александр вскочил и схватился за оружие ([Plut.], De fort. Alex… II, 2). которая отличает его в ряду героев старых и новых времен. Этому соответствовала его внешность: его резкая походка, блестящий взор, откинутые назад волосы и сила его голоса изобличали в нем героя; когда он спал, он очаровывал кротостью своего лица, нежным румянцем, игравшим на его щеках, взглядом своих влажных глаз и слегка склоненной налево головой. В конных упражнениях он выдавался между всеми; еще мальчиком он укротил дикого фессалийского коня Букефала, на которого никто не решался сесть и который впоследствии во всех его войнах служил ему боевым конем. Первый поход он совершил еще в царствование своего отца; между тем как Филипп осаждал Византии, он покорил медов [61] Во время отсутствия отца ему было вверено управление страною. Плутарх так выражается об этом: απολειφτείς κύριος έν Μακεδονία των πραγμάτων και της σφραγιδος (Plut., Alex., 9). и основал там город своего имени; еще более прославился он в битве при Херонее, выигранной благодаря его личной храбрости. Год спустя он победил в весьма жарком бою иллирийского князя Плеврия. [62] Curt., VIII, 1, 25. Это вторжение иллирийцев должно относиться к первым месяцам 337 года. Кз одного места у Демосфена (Pro Coron., § 244) видно, что оратор сам отправлялся к ним в качестве посла. Отец, по-видимому, без зависти видел в сыне будущего завершителя своих планов; после стольких потрясений, которых стоило стране престолонаследие в царском доме, он будет спокоен за ее будущность, когда рядом с ним стоит наследник, достойный, по-видимому, высших задач, ожидающих будущего царя, которому, как он выражался, "Македония будет мала" и которому "не придется, как ему, раскаиваться во многом, чего уже более не изменить". [63] Plut., Apophth. Phil. 22. По поводу преподавания Аристотеля Филипп говорит сыну: όπως μη πολλά τοιαύτα πράξης, έφ' οΐς έγω πεπραγμένος μεταμέλομαι.

Но затем начались раздоры между отцом и сыном: Александр видел, что Филипп пренебрегает его матерью и предпочитает ей фессалийских танцовщиц и греческих гетер; затем царь даже избрал себе вторую супругу из знатных дочерей страны, племянницу Аттала, Клеопатру. Свадьба, как рассказывают, праздновалась по македонскому обычаю с блеском и шумом; пили и смеялись; все уже были возбуждены вином; тогда Аттал, дядя молодой царицы, воскликнул: "Македоняне, просите богов благословить чрево нашей царицы и подарить стране законного наследника престола!". Александр был при этом; в жестоком гневе он крикнул ему: "А меня ты считаешь незаконным, негодяй"? и бросил в него кубком. Царь вскочил в ярости, выхватил висевший у бедра меч и бросился, чтобы пронзить сына; вино, ярость и полученная при Херонее рана сделали его шаги неверными; он закачался и упал на землю. Друзья поспешили удалить Александра из зала; "Смотрите, друзья", сказал он, выходя, "мой отец хочет идти из Европы в Азию, а не может дойти от стола до стола". Вместе со своею матерью он покинул Македонию; она отправилась в Эпир, на свою родину, а он поехал далее к иллирийцам. [64] Древнейшее из дошедших до нас известий об этой сцене принадлежит Сатиру (fr. 3 ар. Athen., XIII, 537). Иллириянка Авдата и элимиотянка Фила, вероятно, умерли еще до 357 года, так как в этом году последовал брак Филиппа с Олимпиадой. Об обеих фессалиянках, Никасиполиде и Филинне, Сатир говорит только, что он прижил с ними детей, следовательно, они не были законными женами. Филинна была матерью Арридея. После нее Сатир называет «фракиянку» Меду и племянницу Аттала, Клеопатру, обеих с указанием έπεισήγαγε τη Όλυμπιάδι.

Вскоре после этого в Пеллу приехал коринфский друг царя, Демарат; после первого приветствия царь спросил, что делается среди эллинов и живут ли они в мире и согласии? Друг отвечал с благородной откровенностью: "О царь, зачем ты спрашиваешь о мире и согласии в греческих землях, когда свой собственный дом ты наполнил неудовольствием и ненавистью и удалил от себя тех, кому надлежало бы быть тебе всего ближе и милее"! Царь молчал; он знал, как был любим Александр, чем он считался и чем он был; он боялся подать грекам повод к худым толкам и, быть может, к еще худшим планам. Сам Демарат должен был взять на себя посредничество; скоро отец с сыном помирились, и Александр вернулся.