Аркадий Шофман - Восточная политика Александра Македонского

Главнейшими представителями двух традиций в античной историографии об Александре являются Птолемей и Клитарх. Первый - $1официальной", второй - "романтической". Официальная традиция - это строгое описание восточных походов, основанное на документах или точно фиксированных личных наблюдениях. Романтическая традиция дает рассказ для занимательного чтения, без особой точности. Значительное место здесь отведено легендам, которые складывались еще при жизни Александра.

Между этими традициями стоит Аристобул, который, придерживаясь в основном второй, вместе с тем пытался подойти к ней критически при помощи первой.

Первая традиция в наиболее полном и чистом виде отражена у Арриана, в отрывочном и искаженном - у Курция. Вторая - в наиболее чистом виде отражена у Диодора, в несколько измененном виде - у Трога Помпея и в еще более измененном - у Курция. Преувеличенным рассказам Клитарха во многом следовал и Плутарх.

Арриан использует преимущественно сочинения Птолемея, особенно касающиеся военной истории. Аристобул служит у него лишь дополнением. Курций придерживается в основном версии Клитарха, но в ней сочетаются и следы версии Птолемея. Комбинирование обеих версий претерпело длительную и неоднократную переработку и проведено не совсем искусно [26] См. И. В. Пьянков. Мараканда. — ВДИ, 1970, № 1, стр. 33—34. . Это различное отношение авторов к своим источникам было в значительной мере вызвано и теми общественными запросами эпохи, в которых авторы эти жили и творили.

Так, во времена принципата в римском обществе широкое распространение получила критическая оценка деятельности македонского завоевателя Востока. Свое отрицательное отношение к нему выразили Цицерон, Тит Ливий и несколько позднее Сенека и Лукиан. Это враждебное отношение к Александру ведет свое начало от перипатетиков - школы Аристотеля, племянник которого Каллисфен пал жертвой Александра. Перипатетики и создали его отрицательный образ - деспота и баловня судьбы [27] См.: C, A. Robinson. Alexander the Great. New Jork, 1947, p. 10. .

Курций своим сочинением закрепляет антиалександровское направление в античной историографии. Но писатели II в. - Плутарх и особенно Арриан, жившие в новых исторических условиях и опиравшиеся главным образом на сочинения Птолемея и Аристобула, создали иной образ Александра, ставший позднее "классическим".

Плутарх и Арриан закрепили апологетическое направление в античной историографии. С тех пор эти два направления продолжали существовать во взаимной борьбе. Это обстоятельство содействовало тому, что образ подлинного Александра исчезал, так как он идеализировался или принижался в зависимости от этих двух направлений. Представители первого направления порицают его деятельность и выражают к нему враждебное отношение; представители другого им восхищаются, его боготворят и ему подражают [28] См. А. С. Шофман. Александр Македонский в буржуазной историографии. — «Вопросы истории, филологии и педагогики», вып. 2. Казань, 1967, стр. 69. . Около двух тысяч лет назад на Востоке стал складываться о нем роман, который получил свое развитие в первых десятилетиях IV в. при императорах Каракалле и Александре Севере, когда культ Александра был введен в Римскую империю официально [29] См. Е. С. Бертельс. Роман об Александре и его главные версии на Востоке. М. — Л., 1948, стр. 8. .

Позднее, особенно на Востоке, "о не только там, появляется большое количество "Александрий" [30] О том, как разрабатывался в литературе разных стран и народов сюжет об Александре Македонском, см.: Е. С. Бертельс. Роман об Александре… М. — Л., 1948 — и особенно: Е. А. Костюхин. Александр Македонский в литературной и фольклорной традиции. М., «Наука», 1972. . Для изучения самого эллинистического мира они почти ничего не дают. В них только выражены идеи (и чаяния тех общественных слоев восточных стран, которые создавали идеальные портреты македонского завоевателя [31] В сасанидскую эпоху, когда персидское национальное сознание возродилось, чтобы дать жизнь империи, которая по духу и формам осознавалась как наследница Ахеменидской державы, разрушенной Александром, он в пехлевийской литературе, естественно, был описан в выражениях ненависти и презрения. Особая вина возлагалась на Александра за пожар в Персеполе, гибель священных текстов, хранившихся в сокровищнице крепости. Разрушителя Иранского царства, ввергнувшего мир в гнусность и подлость, иначе изобразить было невозможно. Впрочем, иную судьбу имеет в Персии легенда об Александре, которая нашла систематизацию в романе Псевдо–Каллисфена. Посредством перевода этого труда с греческого на пехлевийский (с которого затем был осуществлен перевод на сирийский, а с этого— на арабский) Александр стал персидским эпико–романтическим достоянием. Впоследствии эпос Фирдоуси также был вдохновлен романом об Александре. (См. Antonino Palliaro. Aiessandro Magno. Eb: Torino, 1960, p. 385). . Не отстал в этом отношении от Востока и Запад [32] Славяне эпические сказания об Александре заимствовали из источников греческих и латинских. Из первых вышел обширный круг юго–восточных романов: болгарский, сербский и русский; из латинских — небольшой круг западно–славянских сказаний: польский и чешский романы и чешская поэма, так называемые Alexandreis. Источником юго–восточных переводов был роман Псевдо–Каллисфена, послуживший основой всемирного круга эпических сказаний об Александре. Псевдо–Каллисфен имел влияние на первоначальных западноевропейских и славянских летописцев и историков. (См. И. Снегирёв. Отрывки чешской поэмы об Александре Македонском. Очерк литературно–филологический. Казань, 1877, стр. 3, 12). .

Героистическая концепция идиографизма продолжает господствовать в буржуазной науке и в новое время. Согласно этой концепции, эпоха Александра предстает перед нашими глазами как загадочное нагромождение случайностей, как следование событий, лишенных всякой закономерности и зависящих только от каприза личностей [33] См. А. Шафф. Объективный характер законов истории. М., 1959, стр. 200. .

Исключением из этого господствующего в буржуазной историографии возвеличения Александра могут служить лишь позиции двух историков: Нибура, который не может найти в нем ни одной хорошей черты, и особенно Ю. Белоха, умаляющего роль и значение македонского полководца. Белох резко выступает против фетишизации Александра, против тех, кто до его времени думал как Дройзен. Людям нужен фетиш, творит Белох, и горе тому, кто попытается свергнуть этот фетиш с алтаря [34] См. J. Beloch. Griechische Geschichte, Bd. IV. Berlin — Leipzig, 1927, S. 290—291. . С недоумением и сарказмом он вспоминает то время, когда против него, приглашенного на кафедру в Лейпциг, филологи (Проголосовали лишь за его осуждение Александра. Ученые были оскорблены в самых святых своих чувствах.