Лев Ельницкий - Возникновение и развитие рабства в Риме в VIII—III вв. до н.э.

Римляне жестоко расправились с регийскими кампанцами. Заговорщики (а по версии Диодора, изложенной в кн. XX, 16, весь гарнизон) были казнены в Риме на форуме после жестокой и позорной экзекуции. Деций и его писец покончили жизнь самоубийством [42].

О ходе событий в Регии после переворота, произведенного Децием с согласия остальных командиров и [209] лучших из воинов, созванных им на собрание [43], не известно ничего, кроме того, что регийские кампанцы поступали совершенно так же, как и мамертинцы [44], с которыми Деций, осуществлявший в Регии верховную власть (εγεγόνει τύραννος) поддерживал тесные отношения. Из Дионисия Галикарнасского следует, что кампанцы, подобно мамертинцам, часть регийских граждан принудили к изгнанию. Военный союз с мамертинцами, о котором уже упоминалось, предполагал, вероятно, некоторые совместные действия, ибо регийцы, подобно мессинцам, нападали на соседние города и захватили, в частности, Кротон [45]и Каулонию [46], причем в первом из названных пунктов ими был уничтожен римский гарнизон. Следует предполагать и другие, мирные, отношения регийцев и мамертинцев, о которых впрочем ничего не известно, за исключением анекдота, явно римского происхождения, о том, как мессинский врач Дексикрат (по происхождению региец) в отместку за убийство своих соотечественников ослепил посредством некоего ядовитого средства страдавшего болезнью глаз Деция [47]. Мы приводим этот анекдот потому, что возникновение его предполагает, как нечто само собой разумеющееся, связи и сообщения между регийцами и мамертинцами. [210]

В эпоху Пирровых и Пунических войн политические судьбы стран, расположенных в западной части Средиземноморья, переплетаются между собой настолько тесно, что становится уже невозможно раздельно изучать их историю. Войны и работорговля были причиной значительных перемещений этнических элементов из одного района Западного Средиземноморья в другой. В частности, италики, преимущественно представители южноиталийских племен, стали играть значительную роль в политической и социальной истории Сицилии и даже Северной Африки. Вспыхнувшее там в результате I Пунической войны восстание местного угнетенного населения — ливийцев, побужденных к активным действиям революционно настроенными разноплеменными наемниками, в числе которых было немало италиков и греков, достигло такого размаха, что поставило под угрозу само существование карфагенского государства. И тогда–то враждебный Карфагену Рим из чисто классовых побуждений пришел к нему на помощь, без чего Карфаген, вероятно, пал бы под ударами повстанцев. Более всего именно эта тесная связь событий, разыгравшихся в Северной Африке, с судьбами Рима и Италии вообще заставляет нас рассмотреть обстоятельства Ливийской войны, тем более, что они никогда еще не были предметом специального внимания со стороны историков древности.

Политическим группировкам рабовладельческого Карфагена противостояли угнетенные массы ливийского и нумидийского населения и разноплеменные контингенты рабов, занятых преимущественно в сельском хозяйстве. Эти слои подчиненного Карфагену населения находились в [211] такой степени угнетения, что они восставали против него всякий раз, как только у них появлялась надежда на успех, стимулируемая каким–либо внешним толчком. Такими толчками бывали усиливавшие налоговый гнет неудачные войны [1], в особенности, если они приводили к высадке вражеских войск в Африке. Ливийцы неукоснительно восставали после неудач карфагенян в борьбе с Дионисием, Агафоклом, Регулом и по окончании I Пунической войны в связи с восстанием наемников.

К сожалению, однако, сообщения греческих и римских историков о Карфагене касаются более всего внешних событий карфагенской истории, а именно его столкновений с Сиракузами и с Римом, его завоеваний в Сардинии и Испании и т.п. О внутренней истории Карфагена, в частности об упомянутых кризисах, имеются лишь скупые и отрывочные свидетельства, не позволяющие набросать сколько–нибудь связную картину истории социальной борьбы в Карфагене.

Существует все же одно счастливое исключение — это подробный рассказ Полибия [2]о так называемой Ливийской войне (в новой литературе чаще фигурирующей под названием Войны с наемниками), представляющий собой повествование о гражданской войне в Северной Африке, которая произошла по окончании I Пунической войны. Значение этого раздела книги I Полибия для социальной истории древности столь же велико, как и Диодорово описание восстания Спартака или сочинение Саллюстия о заговоре Катилины. Рассказ Полибия является в сущности единственным источником для изучения Ливийской войны, так как отрывочные сообщения о ее событиях, содержащиеся в эксцерптах из книги XXV Диодора и в еще более кратких упоминаниях о них у Непота, у Аппиана или у Диона Кассия (Зонара), восходят в конечном счете во всех своих фактических данных к Полибию. Однако не следует думать, как это делают многие вслед за Моммзеном [3], будто Полибий послужил непосредственным источником для Диодора и других упоминающих о Ливийской войне авторов. [212] Этому противоречат некоторые мелкие расхождения между Полибием, Диодором (так, например, Полибий [4]в числе восставших наемников упоминает иберов, кельтов, лигистинов (лигуров), балеарян и миксэллинов–рабов, Диодор же [5]— иберов, кельтов, балеарян, ливийцев, финикийцев, лигистинов и миксэллинов–рабов) и Аппианом. Для объяснения же столь тесной близости между ними должно быть принято во внимание то обстоятельство, что Полибий руководствовался для своего описания Ливийской войны одним определенным источником, а именно — историческим трудом Филина из Акраганта [6], использованным им также наряду с анналами Фабия Пиктора для изложения событий I Пунической войны. При этом Полибий подчеркивает, что Филин написал свою историю с целью оправдания и возвеличения действий карфагенян, Фабий же поступал наоборот и проводил подчеркнуто римскую точку зрения. И хотя в изложении событий I Пунической войны сам Полибий занимает проримскую позицию, Ливийская война изложена им с точки зрения человека, не только безусловно сочувствующего Карфагену, но и последовательно стоящего на стороне партии баркидов. Поэтому следует полагать, что Филин в данном случае послужил единственным источником Полибия, использованным в свою очередь и Диодором. Зависимость же Диодора от Филина ощущается в равной степени и при изложении событий I Пунической войны, о чем свидетельствуют эксцерпты из книг XXIII и XXIV.

Сицилийский грек Филин, сочувствовавший, как и все сицилийские греки, Карфагену, держался баркидской ориентации не только потому, что сикелиоты имели дело преимущественно с баркидами, но также, вероятно, и потому, что он обязан был баркидским источникам своей информацией об африканских событиях этой эпохи. Что же касается Полибия, то он, видимо, преподнес своему читателю Филина в более чистом виде при изложении Ливийской войны, чем при изложении войны Пунической, потому что те слои римского общества, на которые он ориентировался и интересы которых отражал, хотя и были в стороне от происходившей в Африке гражданской войны, но [213] сочувствовали, несомненно, карфагенянам, а не наемникам и не ливийцам [7].