Владимир Александров - Трудные годы советской биологии

При АН СССР был учрежден «Научный совет по проблемам физиологического учения академика И. П. Павлова» в составе 13 человек во главе с Быковым. Секретарем Совета стал Э. Ш. Айрапетьянц, один из самых рьяных организаторов всего быковского предприятия. В состав Совета Орбели, Сперанский, Анохин, конечно, не были включены.

В указанном постановлении Президиумов обеих академий читаем: «Академик Орбели занял нетерпимое монопольное положение в физиологии, что противоречит духу советской науки и мешает свободному ее развитию» (Вестник АН СССР. 1951. № 7. С. 117). (Это после учреждения диктатур Лысенко и Лепешинской!). Остается не совсем ясным, почему передача полной монополии в физиологии Быкову и его подручным должна была способствовать свободному ее развитию.

Во всяком случае, Быков, Иванов-Смоленский, Айрапетьянц и их подручные своей цели добились, а организованный ими Научный совет начал выполнять чисто инквизиторские функции, пресекая всякие отклонения от павловского учения и его «извращения». На сессиях Совета в течение нескольких лет не прекращалась форменная травля Орбели. Так, на VIII сессии Научного совета 27 декабря 1952 г. была принята резолюция, в которой после ряда выпадов против Орбели содержался призыв: «Научный совет рекомендует редакциям физиологических, медицинских, биологических и педагогических журналов систематически публиковать статьи, вскрывающие вред применения идеалистического субъективного метода, отстаиваемого Л. А. Орбели и другими».

Павловская сессия сказалась самым пагубным образом и на развитии физиологических исследований, и на преподавании физиологии в вузах и школах. Физиологии был придан крайне узкий односторонний характер. Вне поля зрения или под запретом оказался ряд важнейших физиологических проблем, в частности подкорковая деятельность, вегетативная нервная система, эволюционная и клеточная физиология, эндокринология и т. д. Был разогнан ряд плодотворно работавших коллективов, осквернено доброе имя великого И. П. Павлова [7] В 1988 г. в издательстве «Наука» вышел под редакцией академика Н. П. Бехтеревой объемистый том «Физиологические науки в СССР», где в разделе «Развитие физиологии в 1946–1962 гг.», написанном К. А. Ланге и Э. Н. Светайло, читатель с удивлением и возмущением натыкается на попытку авторов доказать, что «…речь идет о положительном в целом влиянии сессии, которое обусловило существенное количественное развитие исследовательских коллективов и научных работ в отдельных направлениях физиологических наук, способствовало укреплению творческих контактов физиологических исследовательских коллективов с отраслевыми… учреждениями и, наконец, предопределило активные поиски форм межведомственной координации деятельности физиологических институтов, лабораторий и кафедр» (с. 164). Это грубое искажение истории вызвало справедливую гневную отповедь Н. Григорьян и М. Ярошевского, опубликовавших в журнале «Коммунист» (1989. № 3) статью, озаглавленную «Попытка реабилитировать одну из позорных акций в науке». .

В результате трех сессий советская биология почти целиком была «упорядочена» путем создания трех научных направлений, официально признанных, широко поощряемых и жестко охраняемых от инакомыслия. Лысенко, Лепешинская, Быков получили диктаторские полномочия руководить своими методологически «единственно правильными» учениями: мичуринской биологией, учением о живом веществе, павловской физиологией. Монолитность советской биологии подчеркивалась появлением термина «передовая мичуринско-павловская биология».

Такое насилие над свободным саморазвитием науки привело к трагическим последствиям и для науки, и для государства. Огромный материальный урон был нанесен принудительным проведением в широких масштабах практических мероприятий, насаждаемых Лысенко и его приспешниками в сельском хозяйстве. Лысенко внедрял их, исходя из своих совершенно ложных теоретических представлений, а иногда и без всякой теоретической мотивировки. Не меньший ущерб терпело сельское хозяйство от лысенковских запретов на использование действительно рациональных методов, которые, по его мнению, исходили из методологически ложных предпосылок классической генетики. Ярким примером может служить борьба Лысенко против применения гибридов самоопыленных линий кукурузы, которые широко использовались в США и повышали урожайность на 25–30 %. К 1956 г. они принесли США дополнительно 15 миллиардов пудов зерна. Лысенковцы расценивали этот метод как «фокусы» американских семеноводческих фирм, направленные на самообогащение, как порождение формально-генетической теории, развенчанное мичуринской биологией.

Каждая из трех сессий приводила к массовой смене кадров, прежде всего руководящих, в исследовательских лабораториях, в учебных заведениях, в партийных и советских органах, ведавших наукой. Были прерваны важные исследования многих плодотворно трудившихся ученых. Места изгнанных замещались малоквалифицированными, иногда просто невежественными или компетентными, но совершенно беспринципными людьми. Получать результаты, не согласующиеся с официально признанными направлениями, стало опасным, подтверждение же санкционированных догм сулило выгоды. В научные журналы хлынули работы, выполненные на чрезвычайно низком уровне, часто просто безграмотные, иногда с явно фальсифицированными данными. За недолгий срок лидерства Лепешинской было опубликовано более 100 работ в подтверждение возникновения клеток из неклеточного живого вещества. Число публикаций с доказательством правоты лысенковских идей не счесть, их тысячи.

После того как Лысенко провозгласил порождение одного вида в недрах другого, в научной печати начали появляться одна за другой десятки статей с подобного рода описаниями:

— пшеница твердая, 28-хромосомная, порождала мягкую, 42-хромосомную;

— пшеница порождала рожь,

— рожь — пшеницу;

— овес порождал сорняк овсюг;

— рожь — сорняк костер;

— подсолнечник — сорняк заразиху;

— чечевица — вику;

— капуста — брюкву;

— сосна — ель;

— граб — лещину;

— пеночка — кукушку (да, да пеночка — кукушку — это не анекдот, это слова самого Лысенко!) и др.

Все это не невинные развлечения. Если было бы всерьез признано, что культурные растения сами порождают сорняки, заглушающие их собственный рост, то это должно было бы привести к прекращению борьбы с сорняками или же направило борьбу с ними по какому-то бессмысленному лысенковскому пути. Трудно даже себе представить, какими катастрофическими последствиями обернулась бы эта дикая концепция порождения одного вида в недрах другого, выдаваемая за дальнейшее развитие советского мичуринского дарвинизма, если бы ею вооружили практиков сельского хозяйства.