Владимир Александров - Трудные годы советской биологии

Лысенковская биология поставила грандиозный эксперимент по социальной психологии, подлежащий серьезному изучению. Эксперимент выявлял пределы прочности моральных устоев у разных людей. Он давал людям материал для самопознания, которого лишены живущие в нормальной обстановке. Ведь нормальная обстановка позволяет человеку до конца жизни сохранить благопристойность своего поведения и остаться в неведении о хрупкости основ, на которых эта благопристойность зиждется. Лысенковский стресс проявил потенциальные возможности человеческих реакций и отношений, которые в скрытом виде существуют, подспудно действуя, и в условиях нормальной жизни. Движущими силами поведения в создавшихся условиях были для одних страх лишиться того, чем обладают, для других — стремление добыть то, чего у них еще нет. Чаще действовали оба фактора.

Принятие догм мичуринской лженауки облегчалось невежеством, и оно могло служить смягчающим обстоятельством. Так, например, если академику ВАСХНИЛ И. Е. Глущенко, одному из наиболее деятельных помощников Лысенко, можно кое-что простить, учитывая его дремучее биологическое неведение, то никакого оправдания не могло быть для Н. И. Нуждина, хорошо эрудированного генетика, работавшего в Институте генетики АН СССР под началом Н. И. Вавилова. За верную службу Лысенко и за предательство науки он получил в 1953 г. звание члена-корреспондента АН СССР, а в 1964 г. чуть не стал академиком АН СССР: Отделение общей биологии избрало его на место, специально выделенное для него по указанию Н. С. Хрущева. Однако при утверждении на заседании общего собрания Академии, благодаря протестам академиков В. А. Энгельгардта, И. Е. Тамма и А. Д. Сахарова, несмотря на заступничество Лысенко, он был провален. Этот эпизод вызвал сильный гнев Хрущева в адрес Академии и несомненно стимулировал его предложение вообще ликвидировать Академию как пережиток царизма.

Одной из наиболее аморальных фигур был профессор П. В. Макаров, высококвалифицированный цитолог, ученик Д. Н. Насонова, ставший рьяным пропагандистом мичуринской биологии и в особенности достижений Лепешинской. Он подписал незадолго до августовской сессии статью тринадцати авторов в «Медицинский работник» с уничтожающей критикой Лепешинской, но после августовской сессии переродился, стал автором позорного учебника для вузов «Общая цитология» (1953) и соавтором двух изданий основного мичуринского учебника «Общая биология» (1950 и 1956), многие годы отравлявших сознание молодых биологов. Макаров вплоть до 1954 г. выпускал одну за другой популярные брошюры и статьи, где клеймил истинную науку и воспевал достижения Лепешинской и Лысенко. За эти заслуги он получил член-коррство в АМН СССР (1950) и загребал большие деньги своей литературной деятельностью. Однако, почувствовав надвигающийся крах аферы Лепешинской, он одним из первых опубликовал разоблачающую ее работу. Об этом будет сказано дальше.

К сожалению, немало было вполне грамотных людей — академиков, членов-корреспондентов, профессоров, докторов наук, которые шли в той или иной мере на отказ от своих убеждений и на признание канонов мичуринской биологии. В этих случаях требовалось заключить сделку с собственной совестью, но, судя по всему, многие были лишены этой обузы. Часть ученых ограничилась произнесением стандартных фраз во здравие мичуринской биологии и ее вождей — Лысенко и Лепешинской, не отрекаясь при этом от собственных идей и работ и не связывая себя никакими обязательствами. Другие строчили научные труды с изложением фантастических данных, по неведению или сознательно идя на фальсификацию, и все это попадало в научную печать, а затем в популярные издания. Один из многих документированных примеров подлога: доцент К. Я. Авотин-Павлов в журнале «Агробиология» (1952. № 5) описал порождение ели сосной в Олайне, под Ригой. Вместе с тем ему заведомо были известны показания лесника Вайвада, что здесь имела место просто прививка. Об этом свидетельствует его же, Авотина-Павлова, статья, напечатанная за год до этого в журнале «Лесное хозяйство» (1951. № 11) под названием «Самопрививка ели к сосне» с изложением того же факта (название второй статьи — «Порождение ели сосной»).

Помимо подтасовки экспериментальных данных, широкое распространение приобрело заведомо целенаправленное искажение текста цитируемых авторов. Этот прием использовался не только в споре с противником. Например, академик ВАСХНИЛ Л. К. Гребень, редактируя избранные сочинения известного животновода М. Ф. Иванова, в предисловии к изданию 1949 г. загримировал своего учителя, скончавшегося в 1935 г., под лысенковца, хотя он при выведении новых пород свиней и овец исходил из законов классической генетики. Для этого Гребень в издании 1949 г. выпускает некоторые неудобные места из работ Иванова, заменяя их точками, употребляемые Ивановым генетические термины иезуитски истолковывает в духе мичуринской биологии и приписывает ему совершенно чуждые мысли и суждения. Подробно исследуя редакторскую деятельность Гребня, А. А. Любищев в своей рукописи «О монополии Т. Д. Лысенко в биологии» пишет: «Я привел так много цитат из сочинений М. Ф. Иванова не только для того, чтобы доказать с безусловной достоверностью, что М. Ф. Иванов не имел решительно никакого отношения к так называемому „советскому творческому дарвинизму“ в понимании Лысенко, но и для того, чтобы показать, к каким беззастенчивым методам фальсификации прибегаютлысенковцы, чтобы записать в свой актив не принадлежащее им научное наследство».

Три сессии всесоюзного масштаба порождали микросессии в каждом исследовательском институте, в каждом вузе, имевшем отношение к биологии, сельскому хозяйству или медицине. На них пересматривалась деятельность собственных учреждений в свете мичуринско-павловского учения. По образу и подобию больших сессий микросессии начинались выступлениями ораторов, излагавших достижения передовой советской биологии, затем следовали прения, цель которых была выявить формальных генетиков, противников происхождения клеток из живого вещества, отступников от павловского учения. При этом предоставлялась широкая возможность продемонстрировать свою приверженность передовой науке, раскаяться в своих грехах, укрепить свое политическое положение, набросившись с руганью на поверженных, удобно было использовать сессию и для сведения старых счетов с недругами. И на таких собраниях, так же как на больших сессиях, ничего похожего на научные диспуты не было, дело сводилось к выяснению соответствия высказанных идей и выводов догмам лидеров науки и текстам классиков марксизма-ленинизма. «Свободные дискуссии» на микросессиях нередко заканчивались снятием с работы неугодных и ликвидацией целых лабораторий. В подобной обстановке также ярко выявлялось многообразие морального облика людей.