Сергей Рязанов - Сталин или русские. Русский вопрос в сталинском СССР

О революционерах-евреях бытует мнение, что они были обижены на русскую нацию за ущемление евреев в правах, – так вот, я не вижу оснований говорить то же самое о грузине Сталине. Православный грузинский народ в Российской империи никак не ущемлялся. Сам Сталин в 1913 году писал, что «в Грузии нет сколько-нибудь серьезного антирусского национализма», поскольку «там нет русских помещиков или русской крупной буржуазии, которые могли бы дать пищу для такого национализма в массах» [64].

«Ни в многочисленных посвященных Сталину мемуарах, ни в российских государственных архивах, ни в работах известного английского историка Симона Монтефиоре, собравшего огромный массив фактов из личных архивов потомков соратников Сталина и лиц, близко его знавших, мне не удалось обнаружить свидетельств того, чтобы генсек ЦК в личных беседах говорил об опасности для СССР, проистекающей из наличия в России так называемого великодержавного русского шовинизма. О своем восхищении русским народом – да, говорил, и неоднократно. А вот о порицании – нет. По-видимому, у него самого таких настроений до поры до времени и не было. Или он их тщательно скрывал от окружающих», – пишет В. Кузнечевский [65].

Вышеуказанный эпизод, вошедший в историю как «грузинское дело», вроде бы позволяет не подозревать Сталина в грузинском национализме, однако другой эпизод выставляет генсека в ином свете. Речь о хлебозаготовках и голоде 1931 года. «Насильственное ужесточение хлебозаготовок, увеличение плана хлебосдачи касалось только крестьян Центра и Юга России, Казахстана, Украины и Сибири. Но в то же самое время Генеральный секретарь в целом ряде своих телеграмм в Москву настойчиво требовал от Политбюро, во-первых, не увеличивать планы хлебозаготовок для Грузии, а во-вторых, в чрезвычайно резких выражениях требовал немедленно увеличить поставки зерна в Грузию из российских и украинских хлебопроизводящих регионов. Поэтому Грузии голод практически не коснулся… Сталина более всего беспокоила обеспеченность хлебом его малой родины. В июле 1931 года, чувствуя первые всполохи наступающей катастрофы, в стремлении обезопасить Грузию от наступающего голода, он приказывает главе Наркомата снабжения Анастасу Микояну построить в Грузии несколько зерновых складов и «затарить» их под завязку… Наркомснаб не торопился с выполнением распоряжений Сталина не от хорошей жизни: голод накатывался на самые густонаселенные территории СССР – на РСФСР и Украину… Но Сталина это, судя по его поведению, не волновало… Политбюро признало «необходимым ускоренную отправку хлеба в Грузию»…», – пишет Кузнечевский в другой книге [66].

Здесь, пользуясь моментом, я хочу сделать отступление о слове «национализм», поскольку в книге оно встречается многократно и является одним из основных для нашей темы, при этом понимается в России очень по-разному.

В обиходе слово чаще всего обозначает ксенофобию, антипатию в адрес людей другой национальности. В интернетовских баталиях «красные» спорщики порой ссылаются на «определение Даля», где национализм трактуется как унижение и даже истребление других национальностей, но в действительности у Даля слово «национализм» отсутствует (не та эпоха).

В современном издании словаря Ожегова и Шведовой дается такое определение: «Идеология и политика, исходящая из идей национального превосходства и противопоставления своей нации другим». При этом в издании того же словаря 1972 года оно звучит иначе:

«1. Реакционная буржуазная идеология и политика, направленная на разжигание национальной вражды под лозунгом защиты своих национальных интересов и национальной исключительности и практически служащая интересам эксплуататорских классов. 2. В порабощенных и зависимых странах – народное движение, направленное на борьбу за свою национальную независимость». В общем, национализм определяется авторами этого словаря в соответствии с текущими идеологическими установками, государственными либо их собственными. Обратим внимание: советский подход снова позволяет «порабощенным и зависимым» нациям то, чего не позволяет нациям-«поработителям».

А вот определение из «Иллюстрированного энциклопедического словаря» Бородулина 1998 года: «Идеология и политика в национальном вопросе, основа которых – трактовка нации как высшей ценности и формы общности. В 19–20 вв. национализм выступал как мощная объединяющая сила в борьбе за национальное освобождение в Европе, а затем в Африке, Азии и Латинской Америке. Национализм, сопровождаемый идеей национального превосходства и национальной исключительности, часто принимает крайние формы (шовинизм), сближается с расизмом и ведет к острым внутренним или межгосударственным конфликтам». Как видим, здесь разделяются национализм и идея национального превосходства. С другой стороны, они здесь не противопоставлены, и национализм рассматривается не только как освободительная идеология, но и как потенциально опасная. Можно провести аналогию с огнем или водой – они необходимы для жизни, но могут и погубить ее.

В современном российском обществе консенсуса вокруг слова «национализм» нет. Путин однажды назвал себя и Медведева «русскими националистами в хорошем смысле», а позднее сказал даже так: «Самый большой националист в России – это я». Но, как ни странно, это не мешает ему говорить о недопустимости национализма. Одним из любимых мыслителей Путина (по крайней мере, на публике) является белоэмигрант Иван Ильин – президент неоднократно цитировал его в посланиях к Федеральному собранию. Но слов Ильина о национализме Путин не цитировал, и не факт, что они ему известны.

Привожу их: «Национализм есть любовь к историческому облику и творческому акту своего народа во всем его своеобразии. Национализм есть вера в инстинктивную и духовную силу своего народа, вера в его духовное призвание. Национализм есть воля к тому, чтобы мой народ творчески и свободно цвел в Божием саду. Национализм есть созерцание своего народа перед лицом Божиим, созерцание его души, его недостатков, его талантов, его исторической проблематики, его опасностей и его соблазнов. Национализм есть система поступков, вытекающих из этой любви, из этой веры, из этой воли и из этого созерцания. Вот почему национальное чувство есть духовный огонь, ведущий человека к служению и жертвам, а народ – к духовному расцвету. Это есть некий восторг (любимое выражение Суворова!) [67]от созерцания своего народа в плане Божием и в дарах Его Благодати. Это есть благодарение Богу за эти дары; но в то же время и скорбь о своем народе и стыд за него, если он оказывается не на высоте этих даров. В национальном чувстве скрыт источник достоинства, которое Карамзин обозначил когда-то как «народную гордость»; и источник единения, которое спасло Россию во все трудные часы ее истории; и источник государственного правосознания, связующего «всех нас» в живое государственное единство» (статья «О русском национализме», 1950 г.).