Филип Хук - Галерея аферистов. История искусства и тех, кто его продает

«Во Флоренции этот янки сначала навещает маленькую девочку, потом — маленького мальчика (торговля живым товаром там процветает), а между двумя этими визитами превращается в любителя искусства. Торговец картинами следует по пятам за сводней; зачастую это одно и то же лицо. Они всегда знают, где в городе найти картину, абсолютного двойника той, которой американец восхищался в музее, и янки очертя голову бросается в бездну до сих пор незнакомого ему вида разврата и платит за это новое удовольствие фантастическую цену. Однако по крайней мере здесь он ничем не рискует заразиться: дурной болезнью страдает одна лишь картина!»

Беренсон, постепенно проникавшийся недоверием к Дювину, не мог не признать, что как коммерсант тот обнаруживал небывалый артистизм и изящество. «Сначала он требовал от вас заоблачную сумму, сражался за каждое пенни, ни за что не уступал вам, а потом тратил на вас тысячи долларов с неподражаемым великодушием и щедростью». Дювин прибегал к простой формуле, весьма привлекательной в глазах американских миллионеров: «Дорого платя за бесценное сокровище, вы покупаете дешево». Фрик нашел практический способ убедиться, что высокие цены Дювина в действительности довольно умеренны. Исследовав вопрос, Фрик выяснил, что Филипп IV заплатил Веласкесу сумму, эквивалентную шестистам долларам за картину, которую Дювин продавал за четыреста тысяч. Фрик рассчитал, что шестьсот долларов при росте в шесть процентов в год в период с 1645 по 1910 г. дают сумму, по сравнению с которой четыреста тысяч долларов меркнут, и очень обрадовался.

Даже величайшие торговцы предметами искусства, когда им приходится обсуждать товары соперников с покупателями, начинают несколько напоминать водопроводчиков. Водопроводчик, который наигранно вздыхает и скептически качает головой, разглядывая работу своего предшественника, и умело изображает недовольство, — жалкий дилетант по сравнению с Дювином, оценивающим товары своего конкурента. Он идеально все продумывал: внезапно вскидывал бровь, недоверчиво восклицал и утомленно качал головой, словно выражая не столько раздражение, сколько грусть по поводу легковерия человечества и одновременно облегчение оттого, что хотя бы сейчас он случился рядом и ему удалось спасти ничего не подозревающего покупателя, и даже друга (ведь все покупатели Дювина были его друзьями), от заключения катастрофической сделки. «Однажды, — пишет Берман, — некий герцог, последователь высокой церкви, человек почтенный и всеми уважаемый, задумался, не купить ли ему картину на религиозный сюжет кисти старого мастера, которую предложила ему знаменитая английская фирма „Эгню“. Он попросил Дювина посмотреть полотно. „Чудесно, друг мой, чудесно, — сказал Дювин. — Но, полагаю, вы отдаете себе отчет в том, что эти херувимы — сплошь мужеложцы?“» В другой раз потенциальный покупатель итальянской картины XVI в. у конкурентов Дювина увидел, как тот разглядывает холст: «…ноздри его дрогнули. „Я ощущаю запах свежей краски“, — скорбно произнес Дювин».

Сложности с огромными суммами, которые Дювин требовал за свои картины и которые вселяли в клиентов уверенность в подлинности этих картин, возникали, только если клиенты пытались продать их повторно. В тех редких случаях, когда лучшие клиенты Дювина действительно возвращали предметы искусства на рынок, Дювин готов был свернуть горы, лишь бы цена на эти картины и скульптуры не упала, и для того успешно создавал подобие финансовой пирамиды, продавая эти произведения искусства другим своим любимым клиентам по еще более высокой цене. Показательным примером здесь может служить так называемый Бальдовинетти, на которого обратил внимание Кеннет Кларк во время своего визита в галерею Дювина в 1936 г. Джо купил его по совету Беренсона во Флоренции в 1910 г. за пять тысяч долларов; даже тогда все признавали, что он очень сильно переписан, возможно, торговцем, у которого был приобретен, чрезвычайно изобретательным реставратором. Тем не менее Джо продал его Уильяму Саломону за шестьдесят две с половиной тысячи долларов. Когда Саломон пожелал от него избавиться, Джо продал его другому богатому клиенту, Кларенсу Мэки, за сто пять тысяч долларов. Когда Мэки разорился во время Великой депрессии, Джо выкупил у него картину. Потому-то она вновь появилась на стене в его галерее, и ее заметил там Кеннет Кларк. Но провисела она у Дювина недолго, потому что в том же году Джо снова продал ее, на сей раз Сэмюелу Крессу, который, в свою очередь, передал ее в дар Национальной галерее Вашингтона. Последнее звено в этой цепи, передача картины музею, тем более гарантировало, что никто не останется в проигрыше. Со стороны Джо гениальной идеей было убедить своих крупнейших клиентов завещать коллекции музеям. Так они не только обретали бессмертие, но и получали налоговые льготы: и на то, и на другое клиенты Дювина откликались с радостью. Замысел Джо вполне удался. По словам Бермана, одновременно «так можно было избежать забвения и визита налогового инспектора». Дювин убедил Хантингтона, Фрика, Меллона, Бейтча и Кресса совершить подобный филантропический шаг. Более того, в 1936 г. Джо продал Эндрю Меллону картины и скульптуры из своих запасов на двадцать один миллион долларов, чтобы заполнить лакуны в еще только формирующейся коллекции Национальной галереи Вашингтона. Так смягчалось чувство вины, мучившее миллиардера-пуританина, а богатство переставало казаться в его глазах столь греховным. Искусство искупления превращалось в искупление искусством. К сожалению, некоторые прекрасные лебеди Дювина со временем обернулись в Вашингтоне гадкими утятами: так называемый Бальдовинетти ныне томится в запасниках Национальной галереи, его авторство по-прежнему признается сомнительным.

Готовясь к встрече с потенциальным покупателем, Дювин иногда разыгрывал сценки в лицах, поручая секретарю роль клиента. Он мастерски разжигал желание, вызывая у покупателя чувство неуверенности. Новому коллекционеру, впервые приходящему к Дювину, неизменно говорили, что для него ничего нет. Если картина или скульптура привлекала его взор, всегда оказывалось, что этот предмет уже обещан кому-нибудь другому. «Будучи начинающим коллекционером, я ожидал, что должен буду платить за шедевры самые высокие цены, — признавался Альберт Ласкер. — Однако я не ожидал, что, кроме того, должен буду еще немало приплачивать за честь платить самые высокие цены».

Так Дювин продавал картины. Покупал же он, полагаясь на своих посыльных по всей Европе, «которые осуществляли для него тайные партизанские вылазки, разыскивая аристократов в стесненных обстоятельствах с хорошими коллекциями». Обсуждая покупку картин в Великобритании, он, по словам Бермана, «не тратил время на разговоры о высоком искусстве. Он обсуждал лишь деньги». «Я не могу заплатить вам за нее восемнадцать тысяч фунтов, — с сожалением говорил он одному титулованному владельцу картины. — Я настаиваю на двадцати пяти тысячах». Малые суммы просто не укладывались у него в голове. В Англии он играл роль щедрого паяца, придворного шута аристократии. В Америке он притворялся английским аристократом (и с тех пор, как был возведен в дворянское достоинство, делал это весьма убедительно). Осберт Ситвелл писал о Дювине: «Он чрезвычайно умело демонстрировал благодушие, ни дать ни взять клоун, наигранно неуклюже исполняющий акробатические номера на сцене мюзик-холла. Будучи во многих отношениях человеком очень проницательным, он с удовольствием подчеркивал собственную дурашливость — так он, если угодно, скрывал собственный ум под маской». Дювин показал себя щедрым благотворителем и много сделал для Великобритании, однако и здесь не удержался от фокусов, проделывая не вовсе достойные трюки в сфере культуры: общедоступные музеи, которые он основал в Великобритании, он, по словам Ситвелла, финансировал за счет «продажи в США лучших образцов английской живописи XVIII и начала XIX в. Теперь у нас есть музеи, но нет картин, которые мы могли бы там выставить».