Михаил Гурвич - Бои на Карельском перешейке

В боях приходилось мне не раз под огнем противника пробираться к сражающимся подразделениям, чтобы передать им то или иное приказание командира. Часто белофинны охотились специально за мной, и меня спасало только умение быстро и скрытно ползать по снегу.

Когда мы подошли к линии Маннергейма, начались особенно сильные бои. Запомнилась мне одна, особенно яростная наша атака под Сеппяля.

Было это рано утром. Лейтенант Овсянников со своей ротой пробился под проволоку. Связь с ними была потеряна, и мы не знали, двигаются ли они вперед или стоят на месте. Командир батальона приказал мне установить связь с ротой Овсянникова.

Я знал, что ползти надо как можно быстрей. Чтобы одежда не стесняла движений, снял полушубок и, несмотря на жестокий мороз, пополз в одной гимнастерке. Расстояние-то было всего метров восемьдесят-сто, но роты не видно, потому что она вышла вперед, за кустарники и камни. Ползти было очень трудно и опасно. По каждой замеченной фигуре белофинны открывали пулеметный огонь. Я все-таки добрался до Овсянникова и передал ему приказ командира батальона: во что бы то ни стало двигаться вперед, а если нельзя двигаться, то сообщить, какие причины задерживают наступление.

Вскоре я уже возвращался обратно тем же путем и доложил командиру батальона, что у роты нет связи и два станковых пулемета выбыли из строя.

В этом бою лейтенант Овсянников был тяжело ранен. Я решил его спасти и снова пополз в расположение роты. Я нашел его уже перевязанным. Теперь следовало как можно быстрее отправить его в тыл. Мы с санитаром ползком вынесли из боя лейтенанта Овсянникова, положив его на носилки, сделанные из лыж. Это спасло ему жизнь…

Все вперед и вперед продвигались наши части. Батальон старшего лейтенанта Маричева неизменно шел первым.

Никогда не забуду дней, когда после труднейшего ледового похода мы перерезали шоссе, соединяющее Выборг с Хельсинки, и завершили окружение Выборга.

В Нисалахти белофинны пытались отрезать наши роты от штаба. В эту ночь командир отправил меня с пленным в штаб полка. До штаба было километров семь. Я сдал пленного и вернулся рано утром в батальон, когда люди находились на отдыхе. Лег спать, но сон был тревожным, и вскоре я проснулся. Смотрю— в штабе нет никого, кроме телефониста и нескольких красноармейцев.

— Где комбат? — спрашиваю.

— Ушел, — говорят.

Я забеспокоился, ведь всегда старался, чтобы всюду сопровождать его. Вышел из штаба, смотрю — он! Бежит что есть духу ко мне и кричит:

— Маминов, белофинны идут!

Вид у него возбужденный, он только что подвергся нападению и убил нескольких врагов.

— Окружить нас пытаются, вот что!..

Я вернулся обратно в штаб, собрал гранаты, патроны. Вдвоем с комбатом побежали мы вперед и увидели большую группу белофиннов. Подпустили их ближе метров на двадцать пять — тридцать и открыли огонь из автоматов. Вдвоем рассеяли прорвавшуюся в тыл группу. Человек двенадцать было убито наповал, несколько ранено, остальные — кто бежал в занятый нами лес, кто удрал обратно.

У нас вышли все патроны, и мы возвратились в штаб. Комбат связался по телефону с ротами и, собрав всех находившихся в штабе, снова вернулся к месту боя.

Из-за леса нас сразу обстреляли минами. Мины начали падать возле нашего танка, который разворачивался на поляне. Здесь, у танка, меня ранило в ногу. Но я никому ничего не сказал, хотя крови потерял очень много: боялся в эти трудные часы оставить своего комбата без помощи и снова пошел с ним вперед.

И должно же было случиться так, что в тот же день он был тоже ранен. Под огнем вынес я из боя любимого комбата старшего лейтенанта Маричева, спас жизнь командира, как велит устав Красной Армии.

Когда узнали о моем ранении, хотели отправить в полковой госпиталь, но я, перевязав рану, остался в строю и находился в батальоне до последних дней войны.

Во время одного сильного боя стали иссякать запасы патронов у наших рот. А белофинны сплошной огневой завесой перерезали единственную дорогу из штаба к ротам.

Я пришел к командиру батальона и спросил:

— Можно мне подвезти патроны?

Он разрешил. Правда, страшновато было — никто не решался даже ходить по этой дороге, и вдруг я еду по ней на санях. И проехал благополучно. Правда, сани были прострелены в нескольких местах.

С дороги свернул в лес, лошадь укрыл, лег на живот, стал разгружать повозку. Сделал несколько «рейсов» к ротам ползком. Потом осмелел — встал в полный рост и начал бегать взад и вперед, не обращая внимания на пули.

Бойцы стали помогать мне разгружать боеприпасы.

Все пулеметы были обеспечены патронами.

В последние дни войны, еще не вполне оправившись после ранения, я попросился в разведку. Мне удалось забраться на чердак одного дома, находившегося поблизости от белофинских позиций, и оттуда наблюдать в бинокль. Я обнаружил финский штаб, заметил, где сидели «кукушки». С одной такой «кукушкой» я завязал перестрелку и заставил ее замолчать.

Весь день я находился на своем наблюдательном пункте. Уже под вечер увидел, что к этому же дому пробираются пять белофиннов. Не знали, видимо, что место-то уж занято. Открыл огонь, и все пятеро полегли на снегу.

Вернувшись в батальон, я доложил обо всем командиру. К месту, где был финский штаб, я пошел вместе с танками. Там были взяты боеприпасы, два легких орудия и противотанковая пушка.

Доты противника на высоте 65,5 взяты, — и вот уже четырнадцать дней наш стрелковый полк гонит отступающих белофиннов. Четырнадцать дней неимоверного напряжения, ожесточенных боев и схваток. Полк вырвался далеко вперед, перерезал коммуникации противника.

По дороге, пробитой нами сквозь толщу вражеской обороны, двигались наши дивизии, нанося сокрушительные удары вправо и влево. Фланги врага оказались под угрозой.

Белофинны применяли все средства, чтобы смять и раздавить наш полк или хотя бы на время сдержать его движение вперед. На нашем пути возникали различные препятствия: минные и фугасные поля, засады, проволока под током высокого напряжения, надолбы.

На подступах к станции Кямяря нас встретили финские самолеты: два бомбардировщика. Но они успели сбросить всего лишь по бомбе и упали, подбитые советскими «ястребками». На самой станции нас поджидали танки.