Джон Бальфур - Османская империя [Шесть столетий от возвышения до упадка, XIV–ХХ вв.]

Не имея сил противостоять подобному политическому давлению со стороны морского министерства, британский адмирал Лимпус покинул флагманский корабль, и вскоре ни одного британского офицера не осталось на турецких кораблях. Адмирал Сушон был официально объявлен командующим военно-морским флотом. Германия добилась впечатляющих достижений как открытый друг турецкого народа. В последовавшие недели иностранные послы не добились успеха в требовании интернирования и репатриации экипажей германских кораблей, которые теперь фактически вошли в состав турецкого флота, а британская военно-морская миссия несколькими неделями позже прекратила свою деятельность. Когда Джавид-бей сообщил своему высокопоставленному другу из Бельгии плохую новость о том, что немцы вошли в Брюссель, бельгиец, указав на два стоявших на рейде корабля, ответил такой же плохой вестью: «Немцы захватили Турцию».

Предвидя, что турки теперь недолго будут оставаться нейтральными, Уинстон Черчилль, первый лорд адмиралтейства, хотел, чтобы британская эскадра огнем проложила свой путь через проливы и потопила два германских корабля в Мраморном море. Но коллеги отклонили его предложение. Тогда, после консультаций с лордом Китченером (новым военным министром), он предложил план захвата Галлиполийского полуострова с помощью войск, обещанных греками, и требовал, чтобы Грей получил такую же помощь от русских. Но у тех не было свободных войск. Король Константин (супруга которого была сестрой кайзера) теперь объявил, что греки начнут наступление, только если первыми атакуют турки, и Черчилль был убежден советниками, что морская атака без сухопутных войск обречена на неудачу. В результате на какое-то время проект был отложен.

Последовала некая неопределенная фаза, которая не была ни войной, ни миром. Турки находились теперь в выгодном положении и имели возможность вести дипломатический флирт с обеими сторонами, умело натравливая друг на друга страны Тройственного союза и Тройственного согласия. 16 августа Россия, опасаясь закрытия проливов в случае враждебной позиции Турции, присоединилась к Британии и Франции в предложении гарантий турецкого нейтралитета и территориальной целостности. Но это ничего не дало. Осмелевшие турки потребовали в обмен на нейтралитет таких гарантий и уступок, какие союзники не могли принять, — полной отмены капитуляций, возвращение Британией реквизированных турецких военных кораблей, возвращения островов в Эгейском море и территорий в Западной Фракии. Когда две недели спустя было внесено пересмотренное предложение, сообщения о решающей германской победе во Франции исключили любое подобное урегулирование.

Несомненно, большинство турецкого кабинета и наверняка палата депутатов все еще были благосклонны и не вполне доверяли или недооценивали воинственное меньшинство с его прогерманской политикой. Но в последующие два месяца смещение в направлении войны стало безошибочным. Оно было достаточно очевидным для сэра Эдварда Грея, дипломатия которого теперь свелась к двойной ограниченной цели. Во-первых, вступление Турции в войну, независимо от того, можно или нельзя его в конце концов предотвратить, должно быть любой ценой максимально отсрочено. Лорд Китченер настаивал, что Турцию следует удерживать в состоянии нейтралитета или, в крайнем случае, в состоянии мира с Британией, пока имперские войска из Индии не будут безопасно доставлены по Суэцкому каналу. Во-вторых, Грей стремился сделать так, чтобы, если худшее все-таки произойдет, оно явилось неспровоцированной агрессией Турции и не было виной Британии. Обе его цели были достигнуты. Войска из Индии достигли Египта и Средиземного моря, по пути во Францию, в безопасности.

27 сентября британская морская эскадра, стоявшая у входа в Дарданеллы, приказала турецкому торпедному катеру повернуть назад. Это действие дало немцам желанный предлог, чтобы настаивать на закрытии проливов для иностранного судоходства. Энвер отдал распоряжение о постановке мин. К этому времени в столице находилось уже несколько тысяч немцев. Послы Германии и Австрии стали решительно настаивать на выступлении Турции против стран Антанты. 11 октября Энвер и Талаат дали обещание вооруженного вмешательства в обмен на значительный заем из Германии. Бывшие «Гебен» и «Бреслау» под командованием адмирала Сушона под видом «маневров» вышли в Черное море, как бы стремясь спровоцировать русских, дав им casus belli.

Наконец 28 октября германский адмирал вывел мощную турецкую эскадру в Черное море, подчиняясь секретному приказу Энвера, который тот скрыл от своих коллег-министров: «Турецкий флот должен силой обеспечить свое господство в Черном море. Найдите русский флот и атакуйте его на месте, без объявления войны». Без предупреждения турецкий флот обстрелял русские порты Одессу, Севастополь и Новороссийск и потопил несколько русских судов. «Никогда, — таков был вердикт Грея, — не имело места более безответственное, необоснованное и неспровоцированное нападение одной страны на другую». К 5 ноября Британия, Россия и Франция объявили войну Османской империи.

Катастрофический исход теперь стал неизбежным. На начальной стадии Британия еще могла убедить Турцию, используй она более решительную дипломатию, проводить политику нейтралитета. По логике вещей такая политика, безусловно, была в интересах Турции и всех ее союзников. После катастрофических поражений в недавних Балканских войнах Турция больше всего нуждалась в мирной передышке, чтобы восстановить и увеличить военную мощь, поддержать равновесие между союзниками и центральными державами и понаблюдать за развитием событий, прежде чем решить, вмешиваться ли в конфликт и на чьей стороне. Этот довод тщетно пытался втолковать Энверу в середине июля Мустафа Кемаль, которого тот направил в Болгарию в качестве военного атташе. Он решительно возражал против любого союза с Германией на том основании, что, если Германия выиграет войну, она сделает из Турции сателлита. Если же она войну проиграет — а он был уверен, что так и будет, — Турция потеряет все. Подобных разумных взглядов придерживались и другие юнионисты. Но настроение турок в целом, которое умело использовал Энвер и недооценивал британский посол, все еще веривший в умеренность, больше не было склонно внимать гласу рассудка.

Униженная последними поражениями, понимая свою слабость перед врагами, новыми и старыми, Турция испытывала психологический страх перед изоляцией. Более того, она верила, что политика нейтралитета может привести только к конечному разделу ее территорий между великими державами. Покинутый — это теперь представлялось очевидным — прежними западными союзниками турецкий народ был готов с покорностью, если не со всеобщим воодушевлением, обратиться к новому союзу с Германией.