Кирилл Столяров - Палачи и жертвы

Истории отечественной реабилитации присущи те же черты. Невзирая на ее грандиозные масштабы сразу после смерти Сталина, мы долго не отваживались взглянуть правде в глаза, а когда наконец набрались кое–какой смелости — принялись смотреть на прошлое сквозь пальцы, с боязливой оглядкой на общественное мнение. Чрезвычайно характерной представляется мне позиция власть предержащих в уголовном деле так называемого правотроцкистского блока, где Н. Бухарин и другие осужденные были полностью реабилитированы, а Г. Ягода оставлен виновным в том, чего не совершал. При этом академик А. Яковлев, в ту пору член Политбюро и председатель комиссии ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями 30–40–х и начала 50–х годов, с газетных полос признал, что Ягода невиновен в измене Родине, но за его оправдание, дескать, рука не поднялась. Объяснялось это, как мне кажется, элементарным недоразумением: мы в массе своей с упорством, достойным лучшего применения, по сей день продолжаем мысленно ставить знак равенства между реабилитацией и канонизацией, то есть причислением невинно осужденных к числу святых. Стоило, например, реабилитировать того же Бухарина, как тотчас пошла–поехала безудержная апология: с какой стороны ни глянешь, он прямо–таки душка, вернее не скажешь. Между тем, по многочисленным свидетельствам знатоков новейшей истории, на совести у Бухарина столько черных дел, что не сосчитать.

В этой связи должен отметить, что конструкция надзорного протеста по делу Абакумова, в 1990 году предложенная А. Катусевым, при всем ее несовершенстве была для того времени заметным шагом вперед. Но члены Военной коллегии положили ее, эту конструкцию, в основу вердикта, вынесенного в 1994 году, когда ссылки на привходящие соображения уже не звучат, из–за чего это выглядит, увы, несуразицей.

Быть может, обывательские представления не стоили бы того, чтобы задерживать на них внимание читателей, если бы не еще одно «но» — ведь они, эти самые представления, нет–нет и высовываются из действующих законов, а особенно часто — из подзаконных актов. Летом 1996 года сын Абакумова обратился в Главную военную прокуратуру с просьбой признать его жертвой политических репрессий. Не прошло и месяца, как в одной из московских газет появилась маленькая заметка — дети Берии и Абакумова, видите ли, добиваются льгот, положенных жертвам политических репрессий. По существу к тексту не придерешься, все изложено правильно, но настораживает интонация. А она, эта интонация, ничуть не противоречит действующим инструкциям, согласно которым жертвами политических репрессий признаются дети, находившиеся в местах лишения свободы и ссылки вместе с родителями, но лишь при условии, что их родители полностью реабилитированы. А если нет, то детей, представьте себе, признают не жертвами, а всего лишь пострадавшими, и вместо льгот им положена, извините, фига с маслом. Элегантное решение для государства, претендующего называться демократическим и правовым!

Сын Абакумова, кстати, получил искомый документ — кроме отца, у него была мать, чья реабилитация не вызывала вопросов. Она три года содержалась за решеткой только за то, что вышла замуж за особо опасного государственного преступника и вдобавок являлась дочерью эстрадного артиста, выступавшего под псевдонимом Орнальдо и неосмотрительно дружившего с другим особо опасным государственным преступником, маршалом Советского Союза Тухачевским. Правда, ей пытались припаять разглашение государственной тайны — при обыске в квартире ее престарелой матери через полтора года после ареста семьи Абакумовых обнаружили три материала с грифом «секретно»: «Обзор важнейших дознаний, произведенных в жандармских управлениях России за 1902 год», а также машинописные экземпляры изданных на Западе книг — «За стенами ФБР» Джона Флогерти и «Тени на улицах» Питера Ченей (о работе английской контрразведки. — К. С.). Но из этой затеи следователей с Лубянки ничего путного не вышло: все три книги были записаны в формуляре библиотеки МГБ за самим Абакумовым.

А теперь подведем итоги. Поскольку реабилитация, повторяю, не адекватна канонизации, впредь не следует путать одно с другим ни рядовым гражданам, ни тем более судьям. Виновен мертвый человек в том, что вменялось ему в вину на ранее состоявшемся суде, — не реабилитируем его, и точка. Но если уж невиновен — зачем же, господа хорошие, наводить тень на плетень?

Слово «несуразица» я использовал при характеристике определения Военной коллегии по делу Абакумова от 28 июля 1994 года еще и потому, что, оставив осужденным прежние меры наказания, судьи допустили грубейший ляпсус. Понятно, что заменить расстрел десятью или, скажем, пятнадцатью годами лишения свободы они не могли: оживлять мертвых — задача непосильная. Но каждый юрист должен знать, что наказания делятся на основные и дополнительные, каковым применительно к Абакумову и другим осужденным по одному с ним уголовному делу явилась конфискация имущества. Если закон предусматривал конфискацию имущества у лиц, осужденных за измену Родине по статье 58 – 1(б) УК РСФСР, то на военнослужащих, виновных в злоупотреблении властью (статья 193 – 17, п. «б» УК РСФСР в редакции 1926 года) эта мера дополнительного наказания не распространялась.

Таким образом, пусть и непреднамеренно, имущественным правам и интересам наследников, закрепленным в Конституции, был нанесен существенный ущерб. Объективности ради не могу умолчать о том, что ляпсус этот не только судейский, но и прокурорский — то же упущение имело место в надзорных протестах как в 1991, так и в 1994 годах. Однако, по моему разумению, суть от этого не меняется: прежде чем выносить вердикт, судьи, на то уполномоченные, обязаны всесторонне изучить материалы дела и неукоснительно руководствоваться нормами закона.

Так что, выпустив в свет книгу, которую Вы, читатель, сейчас держите в руках, я с неослабеваемым вниманием продолжаю следить за тем, кто же, признав явную ошибку, первым внесет в порядке надзора новый протест по делу Абакумова — сам Верховный суд Российской Федерации или опять Генеральная прокуратура?

Факты и комментарии

Не в моих правилах с первых же строк напускать туман и нагнетать страсти, возбуждать читательский интерес нагромождением разного рода загадок, неясностей и т. п. Зачем? Проза, которую я писал, независимо от того, художественной она была или документальной, не относится к детективному жанру и, насколько я могу судить, не нуждается в нарочито усложненной интриге. Но в данном случае я решил поступить против обыкновения, имея на то достаточно вескую причину.