Кирилл Королев - Войны античного мира: Македонский гамбит.

Из крупных городов сопротивление македонянам оказали лишь Милет (база персидского флота), правители которого никак не могли определиться, кого же им признать верховным владыкой, Александра или Дария, и Галикарнас, куда после поражения при Гранике отступил Мемнон.

Что касается Милета, этот город было изъявил покорность Александру, но едва прошел слух о приближении персидского флота, как милетяне отказались от своих слов и заявили, что «согласны открыть свои ворота и гавани одинаково Александру и персам» (Арриан). К тому времени македоняне успели отрезать Милет с моря, заперев вход в гавань, и подвести к городским стенам осадные машины. Осада не затянулась: на глазах у персидских моряков македоняне сквозь проломы в стенах ворвались в город. Около 300 наемников из милетского гарнизона сдались в плен и впоследствии влились в армию Александра.

С Галикарнасом же дело обстояло намного сложнее. В этом городе, столице Карии, укрылся не только Мемнон, но и карийский сатрап Оронтопат со своим отрядом; наемное войско Мемнона получило пополнение из Греции; в гавани Галикарнаса стояли корабли персидского флота.

Мемнон, памятуя о горьком уроке Граника, уклонился от сражения за пределами Галикарнаса и заперся в городе. Как говорит Арриан, Галикарнас «от природы был неприступен, а там, где, казалось, чего-то не хватает для полной безопасности, Мемнон все укрепил, сам присутствуя при работах».

Впрочем, Мемнон не был бы Мемноном, если бы он только отсиживался взаперти, пассивно ожидая, пока падут городские стены. Нет, осажденные регулярно делали вылазки, покушаясь в основном на башни и другие осадные машины. Правда, потери, которые они при этом понесли (в общей сложности приблизительно 2000 человек), были просто чудовищны в сравнении с достигнутым результатом — сжечь удалось одну-единственную башню и несколько машин поменьше.

На третью неделю осады стало ясно, что город удержать не удастся: вылазки не приносили успеха, македонские машины методично обстреливали город и крушили стены, раненых и убитых становилось все больше. И тогда Мемнон отдал приказ об эвакуации: часть осажденных переправилась на остров Кос, откуда их затем сняли персидские корабли, а вторая часть заняла расположенную на холме над городом крепость. Перед эвакуацией Галикарнас подожгли.

Заметив пламя, Александр двинул своих солдат в город. Македоняне не стали штурмовать крепость, поскольку это уже не имело смысла: как укрепленный пункт Галикарнас перестал существовать.

С падением Галикарнаса завершилось формирование плацдарма, протяженность которого по береговой линии составила свыше 400 километров. Первая часть стратегического плана — если допустить, что у Александра такой план имелся, — была выполнена.

Парменион с обозом и осадными машинами отправился на зимовку в Великую Фригию; у Галикарнаса остался гарнизон в 200 всадников и 3000 пехотинцев под командованием Птолемея Лагида; Александр же, закрепляя успех, пошел от Галикарнаса в Ликию и Памфилию. Филипп приучил македонян воевать и летом, и зимой, поэтому армия Александра без особого труда захватила оставшиеся прибрежные города — Патары, Фаселиду, Аснеид. Это означало, что персидский флот лишился последних баз в Малой Азии.

Завоеванная территория стала для Александра своего рода «промежуточным тылом». Плодородные земли в изобилии поставляли провиант для войска, военная добыча и персидские сокровища позволяли исправно выплачивать солдатам жалование. И, в отличие от тыла глубокого, то есть Македонии и Греции, этот промежуточный тыл не доставлял особых поводов для беспокойства. В греческих городах Александр устранил от власти проперсидски настроенных правителей (забавно, что в Элладе македоняне, как правило, поддерживали тиранические режимы, ибо те охотно шли на сотрудничество с «северными варварами»; а в Ионии ситуация оказалась зеркальной — тираны выступали за персов, и Александр, как гегемон Коринфского союза, восстановил в эллинских городах демократию) и объединил полисы в отдельный округ. Что касается персидских сатрапий, здесь царь не стал менять фактически ничего, некоторые сатрапы Дария — в награду за покорность победителям при Гранике — сумели даже сохранить свои посты. Александр только разместил в стратегических пунктах — Даскилионе, Сардах, Милете — македонские гарнизоны и назначил им командиров из числа своих приближенных; эти командиры-стратеги должны были обеспечить бесперебойную поставку провизии и снаряжения.

Малоазийский плацдарм оказался тем самым «зернышком», из которого впоследствии проросла мировая империя Александра. Освободив Ионию и овладев тремя персидскими сатрапиями, Александр ни словом не обмолвился о том, что присоединяет эти земли к Македонии или, в случае с Ионией, возвращает их Элладе. Что касается Греции — неизбежного зла, которое приходилось терпеть, чтобы избежать войны на два фронта, — царя с ней связывали разве что пропагандистские панэллинские лозунги. А Македония, по большому счету, перестала для него существовать, едва он пересек Геллеспонт. Ее никак нельзя было назвать метрополией — хотя бы потому, что управление империей осуществлялось из придворного лагеря: в поход отправилась вся царская канцелярия, при которой со временем было образовано «ведомство по вновь приобретенным землям». Македония оставалась разве что родиной, отчизной — и лишь по этой причине не была забыта окончательно. Вряд ли будет преувеличением сказать, что Эллада и Македония воспринимались царем исключительно как «сырьевой придаток», как источник людских резервов для армии.

Чем объяснить столь решительный разрыв Александра с Македонией? Как представляется, Македония была для царя (и далеко не для него одного) неразрывно связана с именем Филиппа. Именно Филипп создал ту Македонию, которая наводила страх на соседей и вызывала опасения у жителей дальних краев. Поэтому, как минимум, для двух-трех поколений она оставалась бы Филипповой Македонией. И Александр решил сохранить права на родину за покойным отцом, а для себя завоевать новое царство.

Разумеется, эта реконструкция носит вероятностный характер. Однако подобный ход мыслей Александра ничуть не противоречит его исторически зафиксированным отношениям с отцом. На этих отношениях стоит остановиться подробнее: ведь во многих случаях Александр действовал как продолжатель дел Филиппа, как духовный наследник своего отца, однако, едва представлялась возможность, он принимался заочно соперничать с Филиппом, как бы доказывая свою самостоятельность.

Всю свою жизнь Александр гнался за славой. По большому счету, его действия с малых лет и до самой смерти определялись одним — желанием первенствовать везде и во всем. Спортивные состязания, «потешные» сражения, охота, война… Соперничество шло по нарастающей: сначала Македонец боролся с ровесниками, потом конкурировал с легендарными героями, а когда сумел их превзойти и не увидел окрест достойных противников — стал состязаться с природой, с богами [38] Точнее все-таки говорить о соперничестве с полубогами — соперничать с «истинными» божествами Александр, по-видимому, несмотря паевою отмеченность оракулом Зевса-Аммона, считал невозможным. Зато превзойти подвигами Геракла и Диониса было для него, как утверждают античные историки, чрезвычайно важно. Вполне возможно, он верил, что сумеет, совершив череду славнейших деяний, удостоиться той же чести, что и эти двое, то есть стать «настоящим» богом. Дионис — сын Зевса и смертной женщины Семелы — был введен в круг олимпийских божеств после похода в Индию, откуда он принес виноградную лозу, вино и вакхические безумства. Геракл, отпрыск Зевса и смертной женщины Алкмены, очутился на Олимпе после того, как совершил знаменитые двенадцать подвигов, победил изрядное количество чудовищ и покорил множество народов. Быть может, и Александр грезил о подобной участи? и со смертью… Жизнь Александра — вызов, вызов окружающему миру и самому себе.