Василий Кельсиев - Галичина и Молдавия, путевые письма

Вот вам и образчик здешнего говора. Есть еще певец, г. Звержинский; про сценический его талант ничего не скажу, потому что не видал его в хороших ролях. Затем, из женской половины труппы, г-жа Лукасевич очень недурна в ролях разбитных баб, старых мегер, но слаба, когда ей приходиться играть молоденьких девушек, на что она имеет полное право по своей красоте. Выдержки на сцене у нее мало, глаза беспокойно бегают во все стороны, смеху удержать не может. Надо же молодой и красивой женщине иметь именно такой талант, что она должна являться публике каждый раз старою ведьмою, гонительницею молодежи, эгоистичною, корыстною – я понимаю, отчего ей не верится, что ее специальность – роли старух, и отчего ей так хочется играть молоденьких... Г-жа Смоленская, Морелевская, Котеловская, все играли ни хорошо, ни худо: роли были маленькие, так что и судить о их талантах не могу. О г-же Бачинской повторю то же, что говорил в первом письме – это актриса consomme, которой играть следовало бы не в Перемышле и не во Львове, а в Петербурге или в Москве. Талант ее замечательно разнообразен; в какой роли она ни выступала везде была одинаково хороша. Г. Бачинского видел я в драме, Коренёвскаго (Korzeniowski), переведенной им же самим с польского – “Пятый акт”. Он играл Вацлава, которому изменяет любимая жена, и сыграл отлично. Это был действительно любящий и оскорбленный муж, для которого все на свете погибло, которого отчаянье до того душит, что он предлагает своему счастливому сопернику дуэль ядом: один из двух кубков отравлен. И всю эту страшную роль г. Бачинский сыграл без малейшей натяжки.

В воскресенье я был в последний раз в русском театре – не знаю, удастся ли его еще раз увидеть... Давали: “Обман очей, нова оригинальна комедио-опера в 3-х действиях, а 5 отслонах (картинах – это слово уж чисто галицкой выдумки) И. Гушалевича. Музыка Ивана Андреевича Лавровского”. И автор, и композитор оба галичане и оба священники. Пьеса недурна, а музыка даже очень хороша – отчего бы не дать у нас эту пьесу? Действие на том вертится, что солдату в сражении глаза запорошило, он ничего не видит. За ним ухаживает молоденькая Феня, которая полюбила его, а он ее полюбил, хотя ни разу ее не видал и знает ее только по голосу. Феня молится об его исцелении, идет к чудотворной иконе на поклонение, там достает лекарства, вылечивает ему глаза – он снимает повязку и бросается не к ней, а к ее подруге, которая лучше ее. На сцене это выходит недурно, и есть две-три роли, которыми ни один артист не откажется воспользоваться. Музыка превосходна. Это второй галицкий композитор, которого я слышу в театре. Превосходно делает здешнее духовенство, что так усердно следит за музыкальным образованием своего края. Почти в каждом здешнем русском доме я вижу гитару, флейту, скрипку, даже рояль – рояль, при здешней бедности!

Русский театр в глазах русских жителей здешнего края имеет такую важность, что я ему одному посвящу все это письмо. Они сами его затеяли, они одни его поддерживают и чрезвычайно дорожат им, как знаменем и пропагатором здесь нашей народности. Заведение этого театра не получило ни моральной, ни материальной поддержки из России, где едва ли кто даже и подозревает, как бойко идет здесь русская жизнь, какие у нее радости и надежды, и какие у нее горе и беды. Театр завели, добыли декорации, лампы, костюмы, все уладили; каждый священник дал свой гульден, каждый мужик дал свой крейцер, но театр, все-таки, должен лопнуть. В пять представлений, что я видел, публика была одна и та же; поляки не заходят в эту враждебную им залу: не поддерживать же им русское дело в Галичине! В неделю Е.В. Бачинский дает три-четыре представления; место в партере – единственное, куда может войти священник, чиновник, учитель гимназии, стоит гульден. Гульден, по альпари, около шестидесяти пяти копеек, но на деле он здесь значит то же, что наш целковый, – и священник, чиновник или учитель платят на театр, на поддержку русской народности, по три гульдена в неделю, или по двенадцати в месяц. А каков этот патриотический налог для семейного человека, которому нельзя явиться в театр без жены и одной или двух дочерей! Героев, которые головы свои кладут на алтарь отечества, везде много, но героев, которые кладут на него кровные гульдены из своих тощих бумажников, не так-то много, и я советовал бы любителям редкостей съездить в эти края, покуда не перевелось и не пало духом это удивительное поколение героев, которое я догадался съездить посмотреть. Ропота, оханья на трудность поддержки театра я еще ни разу не слышал, даже намека на эту трудность никто мне не высказал. А Галичина теперь страшно разорена – три года в ней был неурожай, скотский падеж довершил беду. Это и другое вызвало так называемый голодный тиф, который снес с лица земли тысяч до тридцати русских. К этому прибавилась война с рекрутчиною и увеличением податей, а подати здесь очень тяжелые: село в 120 дворов платит 1,300 гульденов одних прямых налогов, то есть, более 100 гульденов приходится на хозяина. К этому прибавьте, что здесь живет minumum 300,000 евреев, которые ничего сами не производят, стало быть живут буквально на счет мужиков, развращая их корчмами и давая им деньги в долг на баснословных условиях; впрочем, о евреях я буду после говорить. Край разорен; мужик даже в праздник ходит босиком; избы все курные, а священники все-таки умеют поддерживать в нем охоту украшать церковь, заводить школы и жертвовать крейцеры (1/100 гульдена = 0,6 копейки) на народное дело. И при таких-то обстоятельствах существует здесь русский театр, которому сейм отказал в субвенции, тогда как немецкий театр во Львове имеет 16,000 гульденов в год, а польский 6,000 из местных податей, вносимых опять-таки этим же русским мужиком. Но, говорят, немецкий и польский театры оба в долгах и держатся только субвенциями, а русский до сих пор изворачивается кое-как на удивление евреев, которые понять не могут, как это гг. Бачинские не хотят брать у них денег! Приехала в Перемышль мать Емельяна Васильевича, старушка попадья, из села, повидать сына и побывать на его представлениях. Привез ее, разумеется, еврей – евреи даже извозный промысел держат здесь в своих руках – и вошел к директору для расчета. На улице ждала его толпа сынов Израиля, справиться, не брал ли у него директор денег, и, если брал, то сколько и за какие проценты? Отбою нет от евреев, предлагающих деньги за право участия в сборе или за умеренные проценты – так привыкли они участвовать во всяком предприятии, особенно в театральном!

В здешнем краю, то есть, во всех частях Речи Посполитой, доставшихся Австрии – семь польских трупп: две оседлые, львовская и краковская и пять странствующих (Константина Лобойко, Юзефа Бенды, Юзефа Калециньского, Марьи Кроликовской и Петра Вожанковского) – и все они банкрутятся. Их не поддерживает никакая нравственная цель; публика идет к ним только время проводить; успех их никого особенно не радует, падение их никого особенно не печалит. Русская труппа, с ее специальною публикою, находится совершенно в другом положении. Знамя русского народа, протесты его против польской цивилизации, против насильственного ополячиванья русских – она вызвана и держится потребностью целого многочисленного класса здешних образованных русских. Но я не верю, что она устоит; у русских денег не хватит, а особенно, если граф Голуховский будет назначен наместником Галиции, чего русские очень боятся, и начнет удалять от службы русских чиновников, членов консисторий, учителей и т. д. Тогда все их материальные средства иссякнут, народные капитальцы их, собранные невероятными пожертвованиями, перейдут в польские руки, и снова глубокий сон и тишина воцарятся над бедною Галичиною. Надо быть здесь, чтоб видеть, в каком они ужасе, боятся и за себя, и за свой народ. Нет человека из них, который, так или иначе не состоял бы на службе – отставка хоть и с пенсионом (от 300-800 гульденов в год ) подорвет страшно их материальный быт, а с ним и возможность служить русскому народу.