Василий Кельсиев - Галичина и Молдавия, путевые письма

– О! я все по меньшей мере десятка два проклятых москалей поуложу!

– И прекрасно пан сделает. Имя пана будет внесено в историю; ученые будут исследовать биографию пана; поэты будут писать стихи о герое; отцы детям будут указывать на пана как на пример. А тут что? тут пан сегодня крест поставит, а завтра пана хлоп палкою забьет! Хлоп палкою забьет такого достойного пана!

Угомонился пан. Присмирел. Тихо и мирно просидел в имении в своем беленьком домике, все время повстанья, и до сих пор там сидит и хозяйничает, как умеет. Пожелаем же ему всего хорошего.

– Но есть же хлопы, которые стоят за панов! В повстаньи были хлопы. Были хлопы косиньеры, и большая часть косиньеров были хлопы. Что ж это такое?

Указывали и мне таких хлопов; это – конюхи, гуменные, лесничие, огородники, кучера, которые причисляют себя уже не к простонародью, а к чему-то высшему, которые держатся панов и имеют интерес в восстановлении Польши, потому что тогда они превратились бы в войтов и в прочих сельских аристократов, тогда бы они сами стали пановать. Есть хлопы, офанатизованные красноречием пана или ксендза; есть хлопы, которых еврей за долг послал в косиньеры; есть хлопы, которым больше ничего не осталось, как идти в повстанье – не с голоду ж было умирать и не в Турцию бежать от тюрьмы. Были эти почтивые хлопы – кто против этого говорит – но сколько ж их было относительно числа шляхты и ремесленников, польских ремесленников и городской черни, о которой придется мне еще говорить? Кузьма Минин целой Русью двинул; в 1812 г. весь народ из Москвы ушел – ну, а в повстаньи кто и был, кроме этой плохо учащейся польской интеллигенции? Что ж это не встала Польша против нас от мала до велика, как мы да испанцы умеем вставать против неприятеля? Польша была – Рим, Византия, Венгрия, Австрия; Польша как и все подобные ей искусственные государственные тела, подлежала разделу. Шляхта тянула в одну сторону, хлоп – в другую, еврей – в третью. Польша – Египет, Индия, в которых у каждой касты своя вера, свой язык, свои традиции. Тут, разумеется, далеко не уйдешь.

Живущий на границе православия с католичеством, галицкий хлоп удивительно индеферентен. У нас добрые люди из одного стакана друг с другом не пьют, о чае и о табаке догматствуют, об Исусе и Иисусе... здесь об этом понятия даже не имеют. Позавидовал нам один священник: “какое счастье – сказал он, слушая мои рассказы о наших сектах: – что у вас народ так глубоко предан церкви! Католицизм уже до того всем чужд, что даже и сект не производит. Секты доказывают, что народ не равнодушен к вере, что он исследует ее, проверяет ее догматы и обряды. Вот жизнь – так жизнь! А у нас хлоп сегодня пошел в церковь, завтра – в костел; а не будь ни церкви, ни костела он и в кирку пойдет; а будь евреи пропагандисты – давным-давно поделались бы эти холопы жидами. Они давно и католиками были бы, если б католицизм, в понятии их, не был тожествен с панщиною; если б ксендзы не были панами; если б Польша была не аристократическою, а демократическою”.

– Что наша вера, что вера за кордоном – прошу пана то все одно. Мы туда в Киев и в Почаев ходили Богу молиться – только теперь нас не пускают.

– Не дают вам паспортов?

– Не, прошу пана, наш цесарь велит давать нам пашпорты, а это там, у русского Царя, не пускают нас...

– Вот! Да за что ж это?

– А мы знаем? Мы – слепые хлопы, мы не знаем ничего, прошу пана. В Киев нас не пускают уже давно – с тех пор как поляки там большую войну с русским Царем вели – а вот теперь, как они теперь забунтовали, нас даже в Одесу не пускают. Мы туда с возами ходили, и в Одесу, и в Бесарабию. Бедуемо, пане, бедуемо, разоряется хлоп, нигде ничего заработать нельзя, поденьщик у нас в день двадцать крейцеров (12 к. с.), на своих харчах, стоит.

– И никого от вас туда не пускают?

– Жиды, прошу пана, ездят. Жидам вольно, и полякам тоже вольно, и немцам вольно. Нам не вольно, а мы – мы слепые хлопы.

Помните вы эту старую шутку? Не правда ли, что она недурна?

И кто мне поверит в такой штуке, которую я передаю из достоверного источника. Между галицким духовенством и духовенством нашей Волынской и Подольской губернии спокон века существовали родственные связи, и хотя политические обстоятельства, строгая паспортная система и отмена унии у нас порвали эти связи, так что волынскому и подольскому священнику виднеться с галицким трудно, но иногда украдкой, тайком они видаются. Это не донос я пишу на то, что волынское и подольское духовенство сносится с галицким, а для того, чтоб показать, как мы-то сами не умеем пользоваться обстоятельствами, которыми старики наши пользоваться умели. Старики наши создали государство, а мы чуть не валим его.

Галичане завели свою, такую сякую литературу. Литература их не шибкая, колоссальных талантов в ней нет, но для того, чтоб она существовала, для того, чтоб в Галичине читали по-русски нужно, чтоб была возможность издавать книги на русском языке, а для того, чтоб была эта возможность, нужно, чтоб были читатели. В Галичине читателей, при той бедности, о которой я рассказывал, мало, и если книга разойдется года в три в числе шести сот экземпляров, то это считается праздником для автора. Книги и вся галицкая литература вообще отличаются тем, что в них ничего враждебного православию, и если есть вражда к чему нибудь, то это к польщине и к Риму. У нас напротив, эта несчастная литература, так нуждающаяся в деятелях и в читателях, считается католической, иезуитской, униатской, василианской, австрийской и какой еще, не перечтешь; и считается она таковой потому, что мы отличаемся талантом ничего не узнать, ни на что не обратить внимания, а пугаться всего неизвестного, как иногда мужики пугаются путешественника, как меня испугались в Карпатах. Как бы, кажется, и в интересах церкви и в интересах государства не помочь галичанам, как бы не посылать им икон, крестов, не распространять их письменности, в которой если есть книг десяток антиправославных, то и того много будет...

У нас поступают иначе. Ночью галицкий священник, рьяный поборник русского дела и русской идеи, перебегает через границу к православному священнику, своему дальнему родственнику и приносит ему только что вышедшую во Львове книгу “Альбум Зори Галицкой”. Православный священник читает эту книгу и оставляет ее у себя на столе. На другой день совершенно неумышленным образом нагрянывает к нему епархиальное начальство. Увидели эту книгу, – книгу невиннейшую и стоящую именно за православие – а священник потерял приход за сношения с униатами (!). Ну как же не “ ехала деревня поперек мужика ”?..