Василий Кельсиев - Галичина и Молдавия, путевые письма

Удивительное дело, как подумаешь, это глубокое отсутствие чувства изящного, которое так присуще этому странному племени! Не только еврей, держащийся Моисеева или, пожалуй, талмудического исповедания, до такой степени не умеет благопристойно устроить своей собственной квартиры, но даже еврей-выкрест, если он, само собою разумеется, вырос в еврейской среде, непременно отличается тем же самым отсутствием изящества в своей обстановке и в своих манерах. Есть у меня приятель в Тульче, некто Ф., человек весьма образованный, бывший австрийским и турецким офицером, кончивший курс не то в пражском, не то в венском университете, стоящий выше всяких предрассудков и, в то же время, еврей до конца ногтей по наследству. Отец его был выкрест. Ф., кончив курс в университете, сделался не то поручиком, не то штабс-капитаном, и для карьеры эмигрировал в Турцию, потурчился, перенес операцию обрезания, которая весьма нелегко дается совершеннолетнему человеку, то есть, требует целого месяца страшной боли и лежания в постели; затем, бросил и турецкую службу и мусульманство, открыл кофейную в Константинополе, за кофейной – булочную, за булочной отель; наконец поселился в Тульче и стал поставлять камни для работ, производившихся европейской международной комиссией по очищению дунайских гирл; затем, мостил улицы в Галаце и т. д. Этот человек большого ума и колоссальных способностей, был более чем хорошим отцом семейства и, совершенно по-еврейски, не осмеливался держать в доме острых столовых ножей из боязни, чтоб как-нибудь не обрезались его дети. Пускаясь в разного рода невероятные спекуляции, Ф. никогда не задумывался о десятках червонцев и вечно дрожал над грошами; а это был человек, по уму и образованию стоявший не только выше всякого еврейства, но выше всяких предрассудков, и человек в полном смысле слова развитой и необыкновенно доброй души. Кровь – вещь высшей степени загадочная, и нет сомнения, что она отзывается на втором и на третьем поколении.

Шабаш у monsieur Samuel оказался весьма цивилизованным без традиционной, чем-то начиненной щуки, без чесноку, но с сардинками, употребление которых monsieur Samuel от меня же позаимствовал. В средине нашего пира отворилась та же дверь из сеней в спальню, а мы в спальне-то и сидели, и вошло несколько дам.

– Ma cousine, рекомендовал мне monsieur Samuel: – l’amie de ma femme, l’amie de ma cousine.

Я раскланялся.

Две традиционные свечки – у monsieur Samuelеще не было детей – освещали комнату. Вошедшие дамы уселись у окна довольно далеко от меня, в полусвете. Разговор свернул на литературу, толковали что-то такое о Барбье, о Гюго, о Дрездене, туда уезжала одна из гостей, и мне сказано было несколько любезностей за то, что я корреспондент, стало быть, литератор; литераторов же эти дамы в Дрездене не видали, а в Яссах и видеть не могли, потому что в Яссах еще кое-какие публицисты молдавские водятся, а литераторов совсем нет. Ужин кончился. В разговоре я подвинулся поближе к дамам, которые то и дело заявляли мне свою образованность, цивилизацию и отсутствие всяких предрассудков. Признаться я, грешный человек, несколько увлекся и уверовал искренно, что эти госпожи, толковавшие со мной о литературе, о музыке, о цивилизации, о прогрессе, были то же самое, что наши образованные женщины, и вдруг, севши к ним поближе, я в глубине души своей ахнул во все горло: это были Хайки, Малки и Мирки. Ни на одной из них не было платья!.. Белый костюм, который я принял было за блузы или пеньюары, оказался просто юбками и кофтами, и на ногах у этих барынь, весьма достаточных, были совершенно стоптанные туфли! Мне вдруг все стало ясно. Эти барыни, считающие себя, и не без основания, образованными, явились в гости sans facon, так, запросто, как они сейчас выскочили бы на улицу потолковать о городских еврейских сплетнях, покричать вай-мир, поплакать и купить дешево какой-нибудь браслет, который и наделся бы в шабаш не потому, что он был очень хорош, не потому, что он заслуживал внимания по своей цене или по отделке, а просто потому, что им можно похвастаться, как доказательством своей ловкости и изворотливости в уменье торговаться и покупать. Да, эти госпожи читают Гюго, может быть, даже Паскаля и Шекспира, может быть, великолепно играют на фортепьяно, но в жизни их, в их домашнем быту, господствует та вопиющая проза, которая так страшна в женщинах. Может быть, это предрассудок, но мы, люди XIX века, требуя от женщины известной доли практичности, все-таки, когда эта практичность доходит до степени, еврейка этого не минует.

Да, странная вещь в евреях – отсутствие изящества. Любого из них возьмите, посидите с ним полчаса, и его глубокая прозаичность так и станет вам резать ухо, как лопнувшая струна в рояле [22] Недавно в одной польской брошюре было сделано признание, что никто не видал еврея, нюхающего цветы. Еврей – прозаик до невозможности. Как бы то ни было, однако, я прошу моих читателей, а особенно читателей-евреев понять, что если я нападаю на евреев как на касту, то вовсе не отрицаю, что отдельные из них личности превосходны и знают толк в цветах, как есть евреи храбрые и даровитые; есть из евреев поэты, музыканты, мыслители, замечательные профессора и ученые; но опять таки, повторяю, я говорю не об исключениях, а об общих свойствах непроизводительной массы евреев. . Говорят, что гонение все это наделало. Очень может быть; но невозможно же, чтоб гнали евреев только за их исповедание, только за то, что они не христиане?

Вот, ваше высокоблагородие, який топорик уживають наши гуцулы , сказал мне кто-то во Львове, показывая на палку, с ручкой в виде топора.

Ручка эта была видная. Подобные палки не редкость; их фабрикуют так же, как палки с разными лисьими мордами, с оленями, с ножками серны, молотками и тому подобными украшениями.

Палки с рукоятками в виде топоров продаются обыкновенно железные, и форма этих топоров с рукояткой бывает обыкновенно фантастическая. Но гуцульские палки, так называемые топорики, поразили меня чем-то чрезвычайно знакомым, будто я где-то видел эту форму, чем-то древним пахнуло на меня, и вдруг я вспомнил, что точь-в-точь такие топорики делались во времена бронзового периода, и что стиль и форма этих топориков так и напоминает египетское оружие XVII и XV в. до Р. X.

– Всегда делаются медные? спрашивал я.

– Всегда. Купит гуцул подсвечник или какой-нибудь медный лом, перельет его в такой топорец, насадит на палку и расхаживает с ним. Ни один гуцул не выйдет в праздник без топорца; но так как медь все-таки дорога, то в последнее время стали они делать эти топорцы просто деревянные, а только насаживают на них лезвие медное, по дереву же стали набивать медные гвоздики или пробивать его медной проволокой, тем же самым узором.