Александр Ласкин - Мой друг Трумпельдор

Кстати, у Шекспира убитых — пятеро, а в нашей истории — восемь. Зато Фортинбрас является и тут, и там. К тому же рядом с Гамлетом-Трумпельдором мы видим Горация. Это, как вы понимаете, я. Друг, летописец. Человек, считающий своим долгом обо всем рассказать.

Расскажу о страшных,

Кровавых и безжалостных делах,

Превратностях, убийствах по ошибке,

Наказанном двуличье и к концу —

О кознях пред развязкой, погубивших Виновников. Вот что имею я Поведать вам.

Вслушайтесь, это же клятва. Клятва историка. Так начинается каждый мой день. Мол, ничего не утаю. Ни того, что помню сам, ни того, о чем говорят документы. Если что-то пропущу, то лишь потому, что эта работа не для одного. Тот, кто захочет ее продолжить, сделает это лучше.

Как вы помните, я обещал поставить точку после того, как из архива придет машина. Так вот машина скоро придет, а дел невпроворот. Надо соединить главки. Включить в текст записанное на полях. К сожалению, я опять не успел. Впрочем, может, не надо? Есть своя правда в незаконченности. Когда я думаю об этой истории, то мне представляются фрагменты.

Тогда я решил: пусть остается как есть. С набежавшими мыслями и не до конца переваренными документами. Тут нужен не портрет в духе Репина, а нестыковки и зияния Пикассо. Мне кажется, так ближе к реальности.

Что еще? Это уже давно ясно, но на всякий случай скажу. Хотя я человек практический — других агрономов не бывает! — но иногда меня тянет обобщить.

Обычно люди живут в реальности, а мой друг существовал вроде как в книге. Да и сам был едва ли не персонаж. Правда, как-то один текст кончился и начался другой. Он — весь такой вдохновенный! — оказался в обыденности. Огляделся по сторонам — да это же что-то вроде пьесы Чехова!

Не то чтобы Иосиф был к этому не готов. Он ведь начинал как зубной фельдшер. Чем не чеховский герой? Голову и спину все время приходилось держать склоненными. Правда, длилось это недолго. Едва началась война, он сразу расправил плечи.

Первую часть его жизни можно назвать «Путешествием в Икарию». Я уже говорил, что это роман о нас. О том, что есть люди, не считающиеся с обстоятельствами. Жизнь им удается потому, что они сочиняют ее сами.

О дальнейшем вы знаете. Что, побывали в утопии? — вроде как спрашивали нас. — Теперь будет реалистический жанр. Тут уже все по-настоящему. Это прежде поднимало на волне, а теперь за все придется бороться.

Принимать судьбу как должное? Это был бы не Иосиф. Он никогда не терял куража. Ах, сюда нельзя? И сюда — тоже? Может, дело в географии? Следует попробовать с другой стороны земного шара!

Пожалуй, это в нем главное. Он не хотел идти у обстоятельств на поводу. Если он родился для чего-то особенного, то и жить следует так.

И еще одно, немаловажное. Как вы помните, я не считаю себя историком. Так, развлекаюсь по мере сил. Ну и совмещаю это с некоторой пользой. Все же кое-что мне удалось зафиксировать.

Под конец этой книги я могу сказать, что все же знаток из меня получился. Можно ли дожить до моих лет — и не стать профессионалом! Войны и революции не проходят без следа. В конце концов начинаешь что-то понимать.

Имею право читать лекции и принимать экзамены! Тем более что со строгим голосом и выражением лица не будет проблем. «Если вы не знаете о параде в честь Трумпельдора, — скажу я, — то получите два».

Конечно, историком я заделался не ради этого. Главное, те экзамены, что я сдаю себе. Чаще всего это происходит по ночам. Просыпаюсь и не смыкаю глаз до тех пор, пока не сформулирую хотя бы один ответ.

Пожалуй, я сказал все, что хотел. Теперь можно вернуться к машине из архива. Скоро она заурчит, как обиженный кот, и тронется с места. Прощай, книга! До скорой встречи, друг, учитель и персонаж!

Пока архив находился у меня дома, я знал, чем заняться. Теперь дел поубавилось. По сути, осталось два. Додумать то, что я не успел, и подготовиться к своему уходу.

По поводу последнего скажу несколько слов. Не хочу нагонять тоску, так что пусть лучше будет история.

В городе Петербурге—Ленинграде, на нашей бывшей родине, один пожилой драматург купил собрание сочинений Диккенса. Если бы это было томов десять, то куда ни шло. А тут тридцать! Знакомый интересуется: собираетесь прочесть все? — Нет, — отвечает, — хочу знать, на каком томе это случится. — Что именно? — Как «что»? Инсульт, а потом — ку-ку. Так сказать, встреча с вечностью.

Признаюсь, меня это тоже интересует. До или после третьего тома? В час пик? Ночью в своей комнате, без надежды докричаться до домашних? Впрочем, зачем гадания? Ясно, что скоро. Ну, а как и когда — пусть в этой задачке что-то останется неизвестным.

Недавно я прочел, что умер Огюст Люмьер. Да, тот самый. Это же надо — настолько пережить свое открытие! Увидеть не только хорошие, но и отвратные фильмы! Понять, что монтаж — дело хитрое. С его помощью легко доказать все что угодно.

Вот бы Люмьер изобрел кино в старости! Он бы ушел с ощущением, что все хорошо. Нет, придумал эту игрушку молодым, а потом стал присматриваться. Когда перед смертью произносил: «Моя пленка кончилась.» — иллюзий уже не оставалось.

В каком-то смысле я тоже Огюст Люмьер. Живу в стране, которую мы сочинили, и каждый день сравниваю замысел с воплощением. Иногда горжусь, а порой ужасаюсь. Всякий раз думаю: любое сходство сомнительно! Не стоит путать фантазии и реальность!

Что остается? Ждать почтальона. Он позвонит в дверь, попросит расписаться за очередной том. Я все пойму и начну собираться. Куда? Сперва на кладбище. Потом. Как это говорит водитель трамвая? «Следующая остановка — архив».

Вы уже знаете, как я прощался с его документами. Теперь по тому же адресу — рядом с Дворцом конгрессов и городской автобусной станцией — отправятся папки с моими бумагами.

Я произнесу: «Хамадера» — и он откликается. Это будет полный и окончательный «эйн давар»! Успокоение на волнах вечности. Потом начнутся вопросы. Как дела? Есть ли новости? Чем занимаются друзья?

Словом, всегдашний наш разговор. Как воевали — и не победили. Как создали государство в плену — и начали эту работу в Палестине. Да мало ли еще тем! Хватит надолго. Да что надолго — навсегда.

P. S.

Биография Иосифа прояснилась, а теперь вспомним его братьев и сестер. Вы ждете катастрофических событий? Ничего такого не будет. В других семьях арестовывали через одного, а тут однажды, да и то ненадолго. В блокаду тоже было как у всех. Буквально никто не избежал того, что выпало на их долю.

Откуда знаю? Что-то узнал от знакомых, а кое с кем по этому поводу переписывался. Начну все же с плотно исписанного небольшого листа. В сороковые годы Альфред, младший брат Иосифа, набросал свой список потерь.