Александр Ласкин - Мой друг Трумпельдор

— Мы приехали двадцать пять лет назад. За эти годы я три раза попадал в теракты. Вернее, находился рядом. Иначе кто бы тебе это рассказывал?.. Как-то иду из Старого города. Вижу — мой автобус. Побежал, а водитель перед носом закрыл дверь. Я выругался и пригрозил кулаком. Сижу, курю. Автобус отъехал на сто метров — и превратился в огонь и дым. В другой раз выхожу с работы, иду за сигаретами, а киоска нет. Вместо него что-то черное и обугленное. В третий раз еду на работу, а вдруг — ба-бах! Все стекла вылетели. Не только в нашем автобусе, но и в домах вокруг.

Тут он махнул рукой в Трумпельдоровом рукаве. Рука вроде не печалилась, но рукав был грустен. Я вспомнил Пьеро. Когда тот смеялся, его рукава горестно опускались.

— Как это говорится? — спросили мой знакомый и рукав Трумпельдоровой куртки. — Эта пуля не моя. Видно, и теракты были не мои.

Неправильно заканчивать на такой ноте. Вот сколько всего сохранилось. И планшет, и куртка, и зубная щетка. Если бы еще — хоть одним глазком! — увидеть Трум-пельдора. Посмотреть, как он идет, смотрит, жестикулирует. Сравнить с тем Иосифом, что мне являлся во сне.

Оказывается, задача выполнимая. Как вы помните, свою эпоху Белоцерковский назвал кинематографической. Вот вам подтверждение. Случилось это, правда, не сразу. Пропустили войну, плен и Петербург. Только в Палестине догадались включить камеру.

Фото свидетельствует о человеке в прошлом, а кино вроде как в настоящем. Эта запись длится шестнадцать секунд. Сколько времени из его жизни явлено, а остальное скрыто во мраке.

Как вы знаете, Трумпельдор много раз начинал заново. Не был солдатом — и стал. Не указывал пути другим, а тут возникла такая необходимость. На сей раз он пахал землю. Делал это так, будто не только что научился, а умел всегда.

Да, еще. Обратите внимание на наброшенный на плечо пиджак. Видно, не хотел, чтобы кто-то подумал: однорукий, а справляется! Конечно, эта мысль мелькнет все равно. Так пусть она будет не первой, а третьей.

Кроме людей на пашне, камера запечатлела двух женщин. Одна поливает цветы, другая хлопочет в курятнике. Еще проезжает грузовик с сеном. Словом, все, как ему нравилось. Столько народа при деле — и он в их числе.

P. S. Вы знаете, что еврей прощается, но не уходит. Я воспользуюсь этим национальным качеством и немного вас задержу. Одна короткая история — и все. Понимаю, что уже было несколько финалов, но этот, возможно, главный.

Помести я эту историю в соответствующем месте, вы бы не обратили на нее внимания. Правильней ее рассказать напоследок — одной ногой еще в тапке, а другой — уже в ботинке.

Итак, было это в Иерусалимском музее истории Израиля. Стоим с приятелем около витрин, посвященных первопоселенцам. Вот их лопаты и мотыги. А на фото они сами. Смотрят из глубин времени и, возможно, видят нас.

Тут на мобильник пришло сообщение. Приятель вынул телефон и стал читать. Затем прочел мне. Потом несколько минут мы молчали.

Неизвестный нам автор эсэмэски писал, что только что у члена общины — дальше следовали фамилия, имя и отчество — был сердечный приступ и родственники просят за него помолиться.

Повезло этому несчастному. Уже через полчаса после случившегося его обложили молитвами, как подушками. Тут поневоле начнешь поправляться.

Мне показалось, что эту историю мне подарили. Больно вовремя это произошло! Я как раз думал о том, как закончить это послесловие.

Необязательно речь должна идти о тех, кто живет сегодня. Например, мне приходили известия о Трумпельдоре. Как ему плохо. хорошо. опять плохо. После последнего сообщения мне стало ясно, что это может быть книгой.

Другое дело, с чего начать? Еще более непонятно, как довести начатое до конца? Вдруг ничего не получится? Вроде как доплывешь до середины реки, испугаешься расстояния и вернешься обратно.

Уговариваешь себя: я могу. Мне это под силу. Ничто не собьет меня с пути. Обращаешься к себе, а также к тому Богу, что у тебя есть: помоги не разочароваться в замысле, добраться до последней страницы и все же вывести слово:

Готовится к выходу в свет в московском издательстве «Книжники».

Перевод с иврита Михаила Гончарка. Здесь и далее документы цитируются по оригиналам, хранящимся в Центральном сионистском архиве, рукописном отделе Национальной библиотеки Израиля (Иерусалим), архиве Института Жаботинского (Тель-Авив), музее «Бейт Трумпельдор» (Тель-Хай), Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга и Российском государственном архиве литературы и искусства (Москва). — Здесь и далее примечания публикатора.

Талес (талит) — молитвенное облачение в иудаизме, представляющее собой особым образом изготовленное прямоугольное покрывало.

Хедер — еврейская религиозная начальная школа.

Седер — ритуальная трапеза во время еврейской Пасхи (Песаха).

«Дос юдишер лебен» — «Еврейская жизнь» (идиш).

Хавейрим — товарищи (иврит).

Пользуюсь случаем, чтобы поблагодарить тех, кто помогал мне в «поисках Белоцерковского и Трумпельдора», и прежде всего — М. Гончарка, Л. Ласкину, В. Хазана (Израиль), И. Лурье, Ю. Рец, П. Фарберова (Петербург).