Александр Кизеветтер - Исторические силуэты

Есть еще целая группа, притязательная, суетливая шумная. Она совершенно чужда русскому обществу, но ее беспокойные стремления и маневры всего более приводят в движение все вышеупомянутые элементы и дают им побудительный толчок для взаимных столкновений. Я разумею группу голштинцев во главе с герцогом Фридрихом [36] Фридрих (Карл Фридрих) (1700–1739) — герцог Голштинский, сын старшей сестры Карла XII, отец российского императора Петра III. , супругом дочери Петра, Анны [37] Анна Петровна (1708–1728) — дочь Петра I и Екатерины I, с 1725 г. — герцогиня Голштинская, мать Петра III. . Эти голштинцы расположились в Петербурге совсем по-хозяйски и открыто ставили на очередь вопрос о том, чтобы по смерти Екатерины российская корона увенчала главу их герцога. Сам герцог не блистал способностями, необходимыми для достижения столь смело поставленной цели. Но при нем был его министр, Бассевич [38] Бассевич Геннинг Фредерик (1680–1749) — граф, политический деятель Голштинского герцогства, руководитель его внешней политики, сторонник союза с Россией, направленного против Дании. , — деятельный и довольно нахальный интриган, мечтавший о том, чтобы из мутной воды ссор и столкновений русских вельмож выловить для своего герцога русскую корону.

Познакомимся поближе с главными действующими лицами всей этой борьбы.

На первом плане стоит Меншиков. Вглядываясь в эту историческую фигуру, всего труднее ответить себе на вопрос, почему Петр вознес этого человека на такую высоту, на которой он не сумел ни оправдать своего возвышения, ни сколько-нибудь прочно укрепиться. В эпоху своего самовластья Меншиков не выдвинул ни одной серьезной политической идеи, не обнаружил ни одного истинно государственного таланта. Он проявил широкий размах энергии, но лишь для одной цели — для удовлетворения личного честолюбия и алчной корысти. Как будто вся громадная власть, доставшаяся в его руки, имела для него цену только потому, что давала ему возможность довести до безграничных размеров его и ранее грандиозные хищения. Обобрать казну — вот, казалось, единственный девиз, руководивший в это время Меншиковым. И он расхищал народные деньги, все увеличивая куши, делал это жадно, торопливо, словно предвидя, что нужно спешить, пока счастье внезапно не отвернется. Низменность своего корыстолюбия он прикрывал величайшей надменностью. Недаром его звали «прегордым Голиафом». Однако не забудем, что после своего падения этот невежественный хищник и честолюбец, притязаниям которого не было предела, сумел вдруг переродиться в простого, крепкого духом, чернорабочего русского человека. Ни одной жалобы, ни одной унизительной просьбы не слетело с его уст в сибирской ссылке. С гордой мужественностью он зажил жизнью крестьянина в построенном собственноручно домике, не согнувшись и не сломавшись под налетевшим на него жизненным вихрем. Несметные сокровища были у него отняты, честолюбивые мечты разлетелись прахом, а он выпрямился во весь рост подлинной нравственной силы. Под надменностью царедворца вдруг обнаружилась та истинная гордость сильного духом человека, при которой самый могущественный враг может разбить человеку жизнь, но не в состоянии довести его до нравственного унижения.

Однако для такого перерождения потребовалась страшная катастрофа. В чем же, кроме корыстолюбия и заносчивости, проявлялись силы его души до этой катастрофы, чем он пленил в свое время Петра Великого?

Надо сказать, что талантливость била ключом в этом выходце из простонародной массы. Он мог быстро найтись во всяком деле, мог сразу поставить себя на равной ноге со всякой средой, куда бы его ни кинула судьба. Разнося по Москве пирожки на лотке, он пленил Лефорта [39] Лефорт Франц Яковлевич (1658–1699) — друг и соратник Петра I. В России с 1675 г., генерал-адмирал. Командовал флотом в Азовских походах. В 1697 г. стоял во главе «Великого посольства в Европу». живым взглядом веселых глаз и остроумным балагурством. Замеченный у Лефорта Петром и став постельником царя, он пленил Петра замечательной легкостью, с которой он усвоил манеры и ношение костюма на иностранный образец. Поехав с Петром в его первое учебное путешествие по Европе, Меншиков в Голландии работал за четверых и стучал топором так, как будто бы в сухопутной Москве он всю жизнь только и делал, что трудился на корабельных верфях, а тотчас же вслед затем, когда путешественники прибыли в Англию, этот московский пирожник, никогда ничему не учившийся, в совершенстве перенял манеры английской аристократической знати и с полным достоинством держался в придворном обществе Лондона. Усвоение разговорных иностранных языков давалось ему без труда, прямо со слуха. Как же было Петру не оценить такого золотого сотрудника? Одна возможность появления из русской простонародной среды такого человека укрепляла веру Петра в то, что Россия может быть преобразована и может во всем сравняться с остальной Европой. Не потому ли более всего Петр и полюбил так сильно Меншикова, что в его личности он видел как будто воплощение своей мечты о преобразовании России? В государственных делах Петра на долю Меншикова выпала немалая часть. Но важно отметить, что Меншиков употребляется Петром более всего в таких областях, где требовались энергия, смелость, стремительность, распорядительность. Меншиков участвует в военачальствовании при боевых операциях, строит Петербург, управляет Ингерманландией. Но там, где была нужда в умственной изобретательности, знании, в обобщающей работе мысли, — там Меншикова не видно. Он не принял, например, никакого участия в разработке и подготовке административной реформы Петра. Скажу больше: Меншикову как будто осталась чуждой самая основная, центральная идея всей государственной деятельности Петра, идея государственного долга. Меншиков на каждом шагу попирал эту идею самым бесцеремонным образом. Уже при Петре Ментиков опустошал казну своими хищениями при всяком удобном случае. Сколько раз Петр избивал его за это палкою, налагал на него опалу и крупные штрафы. Но ведь другие за такие дела попадали на плаху. А Меншикову и опала сходила с рук, и через некоторое время он уже опять оказывался любимейшим «камрадом» Петра за попойками и его «херцкиндом» в государственной работе. Я хочу сказать, что Меншиков являлся отличным инструментом в руках такого мастера, каким был Петр Великий, но действовать самопроизвольно этот инструмент не мог, потому что самое существо замыслов мастера оставалось недоступным его сознанию и всей его природе.