Александр Кизеветтер - Исторические силуэты

Результат этих челобитий не заставил себя ждать. Аввакуму было сказано через боярина Салтыкова:

— Власти на тебя жалуются: церкви-де ты запустошил. Поедь в ссылку опять.

Так окончилось кратковременное пребывание в Москве на свободе. Вопрос о церковных исправлениях решено было отдать на рассмотрение вселенским патриархам, которые ехали в Москву судить Никона, и впредь до прибытия их в Москву Аввакума заточили в далекую Мезень. Напрасно духовные власти увещевали Аввакума отступиться от своих еретических заблуждений. Он твердо стоял за «старую веру» и 17 июля 1667 г. предстал на соборе, чтобы дать ответ патриархам. Объяснение было короткое, но в высшей степени знаменательное. Патриархи указали Аввакуму на то, что все христианские страны: и Палестина, и сербы, и римляне, и ляхи крестятся тремя, а не двумя перстами. И на это услышали в ответ от Аввакума характерную отповедь, в которой выразилась основная, принципиальная подкладка раскольничьего движения. В немногих словах Аввакум со свойственным ему талантом очертил самую сущность вопроса.

— Вселенские учители! — сказал он. — Рим давно упал… Ляхи с ними же погибли А у вас православие пестро стало от насилия турского Махмета… И впредь приезжайте к нам учиться… До Никона-отступника в нашей России у благочестивых князей и царей все было православие чисто и неророчно и церковь не мятежна.

Иначе говоря: вы нам не указ, не у вас, а у нас на Руси источник религиозной истины, русская старина и есть настоящая вселенская правда.

Высказав эту мысль, Аввакум считал совершенно излишними всякие дальнейшие прения, и действительно, в чем могли его убедить вселенские патриархи, после того, как он поставил национальное предание выше правил вселенских? И видя, что патриархи продолжают убеждать его долгими речами, Аввакум преспокойно заметил:

— Ну, вы посидите, а я полежу, — отошел к двери да и лег на пол.

Собор патриархов предал Аввакума проклятию, а царь постановил сослать его в Пустозерск.

Из этой ссылки Аввакуму уже не суждено было возвратиться. Там его заключили в сруб, вкопанный в землю, в котором он пробыл безвыходно 15 лет. Но и из глубины своей земляной тюрьмы Аввакум не перестал духовно руководить раскольничьим движением. Он наполнял свое одиночество молитвой и писательством. В своих молитвенных подвигах он доходил до истинного экстаза. Он творил молитвы до полного изнеможения, до галлюцинаций. При этом он еще истязал себя холодом, совершенно отказавшись от всякой одежды, и голодом, не принимая пищи по нескольку дней подряд. Слухи об этих изумительных подвигах пустозерского страдальца через стражников, приставленных к его тюрьме, шли в народ и высоко поднимали в народном сознании духовный авторитет Аввакума.

А в промежутках между аскетическими подвигами Аввакум набрасывал на разных клочках свои послания, то сердито-обличительные, то наставительные, но всегда одинаково своеобразные по языку, дышащие страстью, бьющие по нервам. И эти листки, проникавшие через стражников за стены тюрьмы, подхватывались жадными руками и в тысячах списков расходились по всей русской земле.

Так прошло 15 лет. К 1681 г. Аввакум вдруг надумал обратиться к царю — на царском престоле сидел уже сын Алексея Михайловича, Феодор [13] Федор Алексеевич (1661–1682) — русский царь с 1676 г. , с длинным посланием, опять с призывом вернуться к церковной старине и порвать всякие связи с иноземцами. Послание было получено на Москве как раз в самый разгар польского влияния при дворе. Это послание и решило судьбу Аввакума. Решено было подвергнуть его огненной казни. 14 апреля 1682 г. страдалец успокоился: его сожгли на костре на площади Пустозерска.

Рассказанный эпизод из истории общественных движений в Московской Руси XVII столетия может послужить ответом на поспешные заключения о томительной однотонности исторического прошлого нашей родины. Костер Аввакума — этого, по выражению Соловьева [14] Соловьев Сергей Михайлович (1820–1879) — русский историк, автор «Истории России с древнейших времен» в 29 томах. , богатыря-протопопа, — освещает зловещим, но ярким светом глубоко драматическое движение, наполнявшее жизнь московского общества в ее предреформенный период. Зрелище этого движения навевает на нас теперь двоякого рода чувства.

Жалостью сжимается сердце, когда подумаешь, сколько богатых, поистине богатырских душевных сил целиком было растрачено на борьбу за пустые формы и обряды, в которых видели какой-то таинственный оплот национальной самостоятельности. Но это сожаление соединяется с почтительным удивлением перед мужественною стойкостью и страстным одушевлением людей, которые умели превращать жизнь в сплошной идейный подвиг и смело идти на смерть за свои убеждения.

Глава из неопубликованного курса лекций по новой русской истории, посвященная характеристике Екатерины I и ее окружения,

печатается по изданию: Записки Русского института в Праге.

Прага, 1937. С. 214–224.

Двухлетнее с лишним царствование Екатерины I было наполнено сложными маневрами партий, имевшими важное влияние на дальнейший ход общественной борьбы. Воцарение Екатерины повлекло за собой диктатуру Меншикова. Но при всей широте своего самовластия Меншиков все же не занял своей фигурой всей политической сцены. Там были и другие борцы, представлявшие иные группы или интересы. Бросим взгляд на главнейших из них.

Всего менее внимания заслуживает сама Екатерина, волею судьбы попавшая в центр этой людской галереи. Эта женщина, родившаяся ливонской крестьянкой и умершая всероссийской императрицей, имела все данные для того, чтобы быть удобной спутницей Петра Великого на его бурном жизненном поприще, и не имела ни одного нужного свойства, чтобы стать его достойной преемницей. Петр Великий высоко ценил подругу своего сердца и с каждым годом все сильнее к ней привязывался. В страшные минуты исступленного гнева только ей одной отдавался он в руки доверчиво и покорно; затихал, положив ей голову на колени, и погружался в освежительный сон, пока она гладила его голову. Екатерина была для Петра незаменимой походной женой; она весело переносила все неудобства и лишения страннической жизни Петра, была вынослива, беззаботна, одинаково чувствовала себя в своей тарелке и в походной палатке военного лагеря, и в тесных комнатках царского домика на Неве, и среди какой-нибудь исступленной оргии всенощного придворного пира. Самое ценное для Петра было то, что она хорошо знала свое место: усердно рожала Петру детей и до брака и после брака и не позволяла себе ни малейшего намека на обиду или жалобу по поводу увлечений Петра разными «метресками». До нас дошли письма Екатерины Петру, в которых она говорит об этих «метресках» тоном самой беззаботной шутки. Мы не встречаем также ни одного случая, когда бы она позволила себе попытку вмешаться в государственную деятельность Петра. Даже в деле царевича Алексея [20] Алексей Петрович (1690–1718) — царевич, сын Петра I. Стоял в оппозиции к отцу. Бежал за границу, был возвращен, осужден и убит. она держится с тактом и не высовывается вперед. Правда, иногда ей случалось заступаться за Меншикова и спасать его от петровской дубинки. Но это были уже не столько государственные, сколько домашние дела; у всех троих были свои интимные счеты: ведь Петр получил Екатерину в свой гарем из рук того же Меншикова.