Александр Кизеветтер - Исторические силуэты

— Таких световидных образов мы не принимаем.

Иосиф ответил на эту выходку целым трактатом о живописи, где, в противовес рутине, отстаивал права художественного реализма.

— Где указано, — спрашивает он, — писать лики святых не иначе, как смугло и темновидно? Разве все люди созданы на одно обличье? Разве все святые были тощи и смуглы? Когда великий во пророках Моисей принес народу с вершины Синая скрижаль, начертанную перстом Божиим, сыны Израиля не могли взирать на лицо Моисеево от осиявшего его света. Так неужели и лицо Моисеево писать мрачно и смугло? И кто не посмеется юродству, будто темноту и мрак паче света предпочитать следует?

Но почитатели старины не трогались мыслями, вложенными в эти вопросы, и смотря на иконы нового типа, на светловидные лики, трепетавшие жизнью, сердито протестовали:

— Пишут ныне Спасов образ, лицо одутловато, уста черноватые, власы кудрявые, бедра толстые, весь, яко немчин, толст учинен, только что сабли при бедре не написано. Умыслили по-фряжскому, сиречь по-немецкому, будто живых писать.

Мертвенный, темный лик старинной иконы больше говорил чувству стародума, чем художественное создание новой живописи.

Довольно этих примеров, чтобы показать, как широко захватывались все стороны жизни этой идейной борьбой, занимавшей московское общество со второй половины XVII столетия. Я описал, в каких формах проявлялись эти новые веяния. Мы можем теперь определить, почему они встретили себе такой злобный прием у ревнителей старины. Эти новшества шли вразрез с целым рядом старозаветных идеалов русского общества: 1) новые формы общественных развлечений и новые черты житейского комфорта оскорбляли аскетический идеал жизни, о котором твердили древние поучения, 2) новая наука и передовая литература противоречили исключительно церковному характеру древнерусской образованности, основанному на боязни всякого светского знания, наконец, 3) иноземное происхождение занесенных на Русь новых веяний претило националистическим идеалам того времени: Москва подобно Древнему Риму — центр вселенной, на Руси — истинная мудрость и истинная вера и потому у иноземцев нам ничему учиться не пригоже, — вот что впитывали в свой ум с детства люди, выросшие на старозаветных преданиях.

Во имя этих-то начал они негодовали на перемены, происходившие в разных областях тогдашней жизни. Но их негодование превратилось в ужас и их недовольство перешло в открытую борьбу, когда новые веяния коснулись того, что представлялось самой незыблемой святыней, — порядков богослужения и текста священных книг, когда Никон при помощи киевских монахов и на основании греческих образцов и рукописей начал исправлять испорченные переписчиками богослужебные книги и богослужебные обряды.

Правда, все эти исправления совершенно не касались религиозных догматов; они только восстанавливали первоначальное начертание искаженных переписчиками слов, например, вместо «Исус» восстанавливали правильную форму «Иисус», или отменяли утвердившиеся в русской церкви неправильные обряды вроде употребления при крестном знамении двоеперстия, а не троеперстия, или повторения подряд дважды, а не трижды священного возгласа «аллилуия». Но в глазах стародумов того времени буква писания и обряд церковный составляли самую сущность религии — именно букве и обряду приписывалась таинственная, божественная сила, управляющая судьбою человека. Обсуждая вопрос, как следует говорить в Символе веры «рожденна не сотворенна» или «рожденна, а не сотворена», с частицей «а» или без нее, — ревнители благочестия говорили:

— Нам всем подобает умирати за единый аз. Великая зело сила в сем аз сокровенна.

От правильности буквы и обряда зависит спасение души человека, а правильными могут быть лишь те обряды и книги, которые исстари употреблялись на Руси, ибо одной лишь русской земле дано от Бога хранить истину. Так рассуждали старозаветные люди, и церковная реформа Никона представилась им таким же дьявольским наваждением, как новые костюмы, новые книжки и новые иконы.

Тогда-то началась борьба за старую веру и за старые обычаи. Мы можем сожалеть о тех заблуждениях, о том умственном ослеплении, которыми руководились эти борцы; но мы не может не отдать им дани уважения за проявленное ими нравственное мужество при отстаивании своих, хотя и неосновательных убеждений. А борьба была действительно исполнена мужества. Для многих она окончилась огненною смертью.

Мы всего лучше войдем в самый центр этой борьбы, бросив взгляд на судьбу ее главного вдохновителя. То был протопоп Аввакум, одна из замечательнейших личностей на Руси того времени. Со страстным темпераментом, с огненным словом, с непреклонно суровой, железной волей — Аввакум был прирожденным общественным вождем. Судьбе было угодно поставить его в ряды поборников старины, и он повел дело этой партии со всем пылом своей одаренной натуры.

Аввакум родился в глуши Нижегородской области, в селе Григорьеве. Отец его сельский священник, «прилежал пития хмельного». Зато мать Аввакума была строгая молитвенница и постница. Даровитый мальчик рано обнаружил удивительную душевную чуткость и страстную восприимчивость к жизненным впечатлениям. Как-то раз ему пришлось видеть, как околевала корова. Эта картина страшно поразила Аввакума. Призрак смерти встал перед мыслями отрока. Ночью он вскочил с постели и стал горячо молиться о своей душе, поминая смерть. С тех пор он постоянно придерживался обычая ночной молитвы. Подрастая, Аввакум с жаром набросился на чтение Св. Писания, отцов церкви, различных поучительных сборников, впечатления, выносимые из чтения, западали в его думу так же глубоко, как и те, которые он получал из окружающей действительности. Оба ряда впечатлений складывались в его душе в одном направлении. Аввакум все более утверждался во взгляде на жизнь как на суровый религиозный подвиг. Борьба с искушениями плоти, с царящим в мире грехом, с нравственною распущенностью — таким представлялось ему содержание этого подвига. 22-х лет он был посвящен в священники в селе Лопатицы, незадолго перед тем женившись на сироте-односельчанке, девушке набожной, самоотверженной и искренне полюбившей Аввакума. Мы еще увидим, какого верного спутника в своей нелегкой жизни нашел он в этой девушке.

Незаурядного пастыря получило село Лопатицы в лице Аввакума. Молодой священник высоко ставил задачу своего сана. Строгий к себе, он был строг и к своей пастве. Он не взирал на чины и лица. Сильный сознанием долга, он смело бросал вызов всем, кто не подходил под мерку его нравственного идеала. Началась борьба. Прихожане роптали, что священник строг, морит народ долгой службой по уставу. Сильные, власть имущие люди, не знавшие в то время никакой сдержки своему произволу, приходили в ярость от смелых обличений Аввакума. После одного острого столкновения с местным начальником Аввакуму пришлось с женой, с только что появившимся на свет ребенком, без хлебного запаса отправиться в Москву искать себе там управы. В Москве его приютили царский духовник Стефан Вонифатьев [10] Вонифатьев Стефан — протопоп московского Благовещенского собора, духовник царя Алексея Михайловича. и протопоп Казанского собора Иван Неронов [11] Неронов Иван (1591–1670) — учитель протопопа Аввакума, идеолог раскола. В 1653 г. за выступление против преобразований патриарха Никона сослан. На соборе 1666 г. раскаялся. С 1668 г. архимандрит Даниловского монастыря в Переяславль-Залесском. . Они выхлопотали для Аввакума царскую грамоту, утверждавшую его священником в Лопатицах. Снова появляется он в родном селе, но не надолго. Он ни на йоту не отступил от своей программы, и по-прежнему раздалось грозное слово его обличений. Пришли на село странствующие скоморохи с масками, бубнами, ручными медведями. Народ высыпал навстречу веселым странникам. Вдруг среди толпы появился разгневанный Аввакум и начал обличать бесовские игрища. Властною рукою изломал он бубны и маски, выпустил в поле медведей и самих скоморохов выгнал из села. После этого народ на селе пришел в такое волнение, что оставаться далее в Лопатицах для Аввакума оказалось невозможным, и, снова побывав в Москве, он получил перевод в город Юрьевец-Повольский. Но и на новом месте Аввакум в короткое время поставил на ноги весь город своим бесстрашным нападением на мирские слабости общества. И вот однажды полуторатысячная толпа мужчин и женщин с батогами и рычагами атаковала избу, где Аввакум занимался соборными делами, Аввакум был вытащен на улицу и избит чуть не до смерти.