Михаил Вострышев - Москва и Россия в эпоху Петра I

Камкин уже сделался полнейшим пьяницей и негодяем. С год жил он заведомо, что беглый, у государева повара. Повар, усмотрев на руке гостя рекрутское клеймо , посоветовал назваться ему боярским отпущенником или дворцовым крестьянином, и вообще берег его со странною для того времени смелостью. Камкин отплатил ему черной неблагодарностью, он украл пять рублей, жемчужный перл, разворовал довольно припасов, прогулял все это и явился сам в гарнизонную канцелярию.

Пытанный в побеге и воровстве, преступник был препровожден для дальнейшего решения в надворный суд. Толкаясь между колодниками, Камкин надоумился попытать счастья отделаться от кнута и каторги. Легчайшим, весьма обыденным, но в то же время и опаснейшим для этого средством было крикнуть: слово и дело ! О чем же крикнуть? Камкин стал подыскивать «государево слово и дело».

Колодников выводили на сворах и цепях по городу просить милостыню [63]. Каждый раз арестанты возвращались в свои подвалы с даяниями и разными новостями. Таким путем проникли в арестантские палаты толки о троицкой кикиморе и о предсказании некоего иноземца о близкой смерти императора Петра. Эти-то толки и дали содержание «слову и делу», которое не замедлил закричать Камкин. В этом крике он чаял спасения от наказания за прежние и за новое свое преступление: он украл у одного из колодников четыре рубля и, жестоко избитый за то палками, ждал розыска.

Но вот сказалось «слово и дело», и его влекут к допросу в Тайную канцелярию под крепким караулом.

– В то время как был я, – показывал Камкин, – держан в надворном суде, под караулом отпускали меня в то время с колодником новгородцем Трохою [64]Власьевым на связке для милостыни. Пришли мы в один день за Литейный двор, ко двору, а чей не знаем, и прокричали [65]. А у того двора какой-то офицер, а подлинно знает его Троха, да стряпчий того дома говорили меж себя: «Императорскому величеству нынешнего года не пережить. А как он умрет, станет царствовать светлейший князь [66]. Разве тогда только нам будет хорошо, а ныне все служба»… Заслышав те слова, – продолжал показывать Камкин, – отошли мы прочь. А придя в колодничью, я в тот же день стал о тех словах сказывать караульному капралу. «Полно де врать, не твое дело!» – закричал на меня капрал и ударил по голове палкою. А более того, – заключил колодник, – я ни за собою, ни за другими, ни за кем государева дела и слова не знаю.

Но и сказанное было делом фантазии колодника, да притом дело мало обдуманным. Караульный капрал первым обличил ложь. Из его слов оказалось, что Камкина давным-давно не выпускали на связке, то есть просить милостыню. О подслушанном разговоре он никому и никогда не доносил, палкой его никто не бивал. Тщетно ссылался колодник на очной ставке с капралом на «всю бедность» [67], ему уже не верили. К довершению злополучия доносчика товарищ его колодник Троха, сообразив видно, что донос придется подтвердить под пыткой, изменил другу и сознался, что никаких непотребных слов ни за Литейным двором и нигде ему не довелось слышать.

Сознание друга и очная ставка с ним доконали Камкина.

– Все, что я говорил в расспросе, – повинился колодник, – на офицера и на сержанта в важных словах, я говорил напрасно. Бил меня палкой офицер в колодничьей палате за воровство, и я, видя свою вину, сказал за собой его императорского величества слово и дело, отбывая [68]розыску.

За то теперь он сам на себя навлек новый, добавочный розыск. Пытанный прежде два раза в гарнизонной канцелярии в покражах и побеге, он теперь должен был подтвердить свое сговаривание – тремя очистительными пытками.

18 марта 1723 года была первая.

– Важные слова про его императорское величество, – простонал на виске Камкин, – говорил я напрасно… Затеял из себя… Сговариваю то сущей правдою… Не по засылке… Не по скупу…

Десять ударов.

Несколько дней спустя второй розыск, и те же речи.

Неделю спустя приговор: пытать в третьи и усечь огнем.

Колодник, однако, не дождался третьей очистки. 4 мая 1723 года он испустил последний вздох в смрадном подвале Тайной канцелярии.

Не он первый, не он последний!

По-видимому, страдания, им вынесенные, были по тогдашнему времени вполне заслуженными. Покойник был вор, беглец и пьяница. И таких было много. Но их ли мы только осудим? Не было ли чего в окружающей среде, в тогдашней администрации такого, что как бы толкало многих и многих из так называвшейся тогда «подлой породы» на путь порока и погибели?..

Крепостное право, немецкий педантизм, выправка и дисциплина, доведенная до зверства в военной службе, презрение тогдашних высших к личности низшего и прочие обстоятельства – дань и тогдашним нравам. Не могут ли они служить объяснением, почему «подлая порода» не единицами, не сотнями, а тысячами гибла в преобразовательную эпоху Петра Великого?

М. Семевский

Государь получил в Новгороде известие о поражении своих войск под Нарвою, и что артиллерия и вся денежная казна достались неприятелю. Эта весть была прискорбна и печальна. Нужно было в самом скором времени обзавестись новой артиллерией. Но достать медь в короткое время ни у себя, ни в других государствах оказалось невозможным. Естественно, это привело государя в крайнее недоумение. В это время он видит расхаживающего взад и вперед против его окошка худо одетого человека и посылает спросить: чего он хочет? Тот ответил, что пришел помочь горю государя. Монарх повелел представить его к себе и спрашивает: какое он имеет до него дело?

Наказание батогами

– Прикажите, всемилостивый государь, прежде поднести мне чару вина – умираю с похмелья, а денег нет ни полушки.

Из такой смелости государь заключил, что он хочет представить ему нечто дельное, и велел поднести ему добрую чарку.

– Говори же, – приказал государь.

– Ваше величество думает теперь о потере артиллерии и где взять меди, чтобы вылить ее вновь? Не правда ли?

Государь ожидал продолжения речи, которая уже заинтересовала его.

– Ну, говори же! Что дальше?

– Прикажите, ваше величество, подать другую чарку вина. Истинно, не опохмелился одною.

Как ни досадна была такая наглость, но содержание начатой речи казалось довольно важным, и государь велел подать вторую чарку.

– Теперь доволен, – продолжил опохмелившийся. – Меди, государь, у тебя много… Сколько излишних и ненужных при церквах колоколов! Что мешает тебе взять половину из них и употребить на отлитие пушек? Нужда государственная важнее, и половины колоколов довольно для их нужд. А после, если Бог даст, как одолеешь противника, то из его пушек наделать можно колоколов, сколько захочешь. К тому же, есть много колоколов разбитых и без употребления пребывающих.