Михаил Вострышев - Москва и Россия в эпоху Петра I

– Ты хулою дел моего отца, – прервал его Петр, – и лицемерною мне похвалою более меня бранишь, нежели я стерпеть могу!

Затем государь встал из-за стола, подошел к князю Я. Ф. Долгорукову, встал за его стулом и сказал:

– Дядя! Я знаю, что ты больше всех бранишь меня. Иногда ты так своими спорами досаждаешь, что я едва терплю. Но, как рассужу, что ты меня и государство любишь, что правду говоришь. И тебя я всегда внутренне благодарю. Ныне же спрошу тебя, что ты о делах моих и моего отца думаешь. Верю, что ты скажешь нелицемерную правду.

– Изволь, государь, сесть, а я подумаю, – отвечал Долгоруков.

Петр сел подле него, и все присутствующие приготовились слушать, что скажет этот многим надоевший обличитель. Долгоруков, немного подумав, разгладил по привычке свои большие усы и начал:

– Государь! Сей вопрос нельзя кратко изъяснить, потому что дела разные. В ином отец твой, а в ином ты больше хвалы и благодарности заслуживаешь. Главных дел у государей, по которым они достойны славы, три. Первое – внутреннее управление и важнейшее в нем – правосудие. В этом отец твой более сделал, нежели ты – он дал нам «Уложение» [34], по коему и ныне судимся. Но когда ты этим делом займешься, то, может быть, превзойдешь отца, и уже пора о том подумать. Второе – военные дела. Отец твой много через них хвалы удостоился, и тебе учреждением регулярных полков путь показал. После него несмышленые правители все военные учреждения разорили. Ты же, почитай, все восстановил, и войско в лучшее состояние привел. Но не знаю, кого более из вас хвалить. Думаю, конец войны со шведами это покажет. Третье: в устроении флота и в сношениях с иностранными государствами ты пользы принес больше, чем отец твой, и честь себе приобрел. Что же касается того, что якобы дела государей только от умных или глупых министров зависят, то я разумею: мудрый государь умеет избирать мудрых советников.

Ассамблея

Петр с большим вниманием все это выслушал, затем расцеловал Долгорукова и сказал ему:

– Благий рабе и верный, в мале был ми еси верен, над многими тя поставлю.

Такою прямотою отличался Долгоруков во всех своих поступках, и тем привлек к себе любовь и уважение государя. Но окружающим царя, особенно Меншикову, прямота «умника Долгорукова» не особенно нравилась, и они употребляли все средства, чтобы возбудить против него гнев государя. Но не могли успеть в этом, хотя Долгоруков часто подавал поводы к испытанию терпения Петра.

[35]

В город Кадом Тамбовской губернии 20 ноября 1687 года из села Игнатьева Шацкого уезда явился крестьянин Максим Тимофеев сын Кривошеин. Начало уже смеркаться, когда он подошел к лавкам на торгу. У одной из них, в конце ряда, на ларе было выложено несколько пар голиц. Кривошеин пощупал одну пару, взял ее в руки и, не видя никого в лавке, спрятал голицы под полушубок и пошел с торга. Но едва он сделал несколько шагов, как услышал сзади крик. Максим бросился бежать, но был настигнут хозяином лавки посадским человеком Андроном Арефьевым и другими торговцами. Вместе с поличным, то есть украденными голицами, его доставили в Съезжую избу.

На допросе Кривошеин в краже сознался, прибавив, что разбоев и иной татьбы за ним не было.

При разборе дела воеводою стольником Федором Ильичем Мустофиным огласили 9 статью 21 главы Соборного уложения: «А приведут татя и доведут на него одну татьбу, и того татя пытать и в иных татьбах, и в убивстве. Да будет с пытки в иных татьбах и в убивствах не повинится, а скажет, что он крал впервые, и того татя за первую татьбу бить кнутом, отрезать ему левое ухо и посадить в тюрьму на два года. Животы его отдать истцам. А из тюрьмы выимая, посылать его в кандалах работать на всякие изделья, где государь укажет. А как два года в тюрьме отсидит, и его послать в Украйные городы, в какой чин пригодится, дав ему письмо за дьячьею подписью, что он за свое воровство урочные годы в тюрьме отсидел и выпущен».

На основании этого закона Кривошеина перед воеводою пытали, дали ему 54 удара, но и с пытки он ни в чем другом, кроме кражи голиц, не повинился. Тогда крестьянину «Максимке Тимофееву Кривошеину, – как сказано в документе, – за первое его воровство, кражу голиц, 14 января 1688 года учинено наказанье и казнь – бит кнутом и отрезано ему левое ухо, и посажен в Кадом в тюрьму на два года».

Но не истек еще год после заключения Кривошеина в тюрьму, как его помещик Трофим Гаврилович Жуков подал в декабре 1688 года челобитную на имя «государь Иоанна и Петра Алексеевичей и царевны Софьи Алексеевны», в которой говорит, что «Кривошеин ни в каких других воровствах себя не оговорил; что воевода Мустофин учинил ему, Кривошеину, наказанье и торговую казнь, мстя ему, Жукову». Далее он сообщает, что «Кривошеин, сидя в тюрьме, помирает голодною смертью», и просит его «из тюрьмы освободить на чистые поруки».

Челобитная была уважена, и 19 декабря 1688 года два кадомских посадских человека и четыре крестьянина дали поручную запись в том, что «Максимка Кривошеин из тюрьмы в Кадоме освобожден на чистые поруки, чтобы ему впредь не воровать, воровским людям поноровки не чинить, воровские рухляди не принимать и у себя не держать. А буде он в таких воровских делах объявится, и на нас пеня великих государей, что укажут».

И. Беляев

– Ах ты, Господи, да как же это мы устроим-то все? Нечто это супротивления не вызовет? Подикось, бороды брить и платья короткие носить указано! Что ты скажешь, Ермолаич?

Плотный дородный воевода сердито зашагал по комнате, в волнении поглаживая свою седую пушистую бороду. Сухопарый подьячий с небольшой козлиной бородкой был, видимо, в смущении и не знал, что ответить.

– Мы рабы его пресветлейшего царского величества, – начал он, – и его государевы слуги. Супротив его воли мы пойти не можем, и не токмо за явное неповиновение его указу, но и за упущение и ослабление его приказания строго отвечать будем… А только, Григорий Петрович, беспременно от народа супротивление будет. И горожане, и посадские царскому указу будут неподатливы.

– Царь государь велит, так придется против ослушников и силу употребить.

– Силу-то, боярин, силу. Да ведь и сила-то силе рознь. Начни-ка ты одному бороду стричь, а их в это время десятки разбегутся. Ищи их, поди, потом в глуши. Да, его царского величества гнева нам не миновать.

– Что же сделать-то нам теперь?

Подьячий усмехнулся, хитро прищурив глаза.

– Да вот что давеча я забыл сказать, боярин! Посадский Губин по своему делу приходил. Насчет откупа все. Прикажешь, что ли, его обнадежить?