Пьер Дрие ла Рошель - Фашистский социализм

За ними – коммунисты Москвы. Тех, в свою очередь, лишь тень отделяет от судного дня. И еще тема социализма: старые анархисты левые против старых реакционеров правых, против всей старой Франции.

Вы скажете мне, что в радикально-социалистической лжи нет никакой тайны, что она очевидна. Я же отвечу вам, что она остается тайной. Эта ложь невероятно глубоко укоренилась в подсознании: Но, прежде всего, в подсознании сообщников – капиталистов, развратители еще больше любят развращаемых, чем развращаемые развратителей. И вот об этом не знают ни те, ни другие; как видите, у меня есть основание говорить о тайне.

Подобны радикалам (и социалистам) их сообщники. Речь о правых депутатах и журналистах, привязанных к парламентской системе и нападающих на левых лишь затем, чтобы получить политическое большинство, которое они сами считают временным. Это становится очевидным в свете того, что во власти правые не имеют доступа к внутреннему кабинету, к механизму, который приведет к их грядущему провалу и новому избранию левых. «Французское Действие» привязано к режиму самой тактикой своей оппозиции, которая преследует отдельных людей, но вовсе не порывает с подлинной сущностью режима: компромиссом между богачами и демагогами. Я подозреваю, что один сговор объединяет ФД справа и СФИО (SFIO – Объединенная социалистическая партия. – Примеч. перевод. ) слева.

Но, желая провала демагогов в свободное от дел время, владельцы банков, промышленности, прессы, в действительности, все же дорожат ими. Они предпочитают этот сговор открытой игре с правительством правых. Они хотят продлить жизнь того режима, на который жалуются. Они кричат о разобщенности, об отсутствии авторитета. Но если бы авторитет существовал, он был бы против них; а сплоченность бы их ослабила. Безответственность экономических лидеров, которые тем не менее распоряжаются телами в душами миллионов мужчин и женщин, потакает безответственности лидеров политических, которые как огня боятся взять на себя полное управление экономикой. Они осмеливаются говорить, что не являются верными слугами этого режима, но как только он оказывается под угрозой, они исподтишка поддерживают его, неожиданно видя в нем свой последний оплот. Поэтому они и боятся фашизма. Они возненавидят его в Париже так же, как уже ненавидят в Милане и Эссене.

После 6 февраля 1934 года все во Франции бросились на помощь сговору демагогии и денег. Сначала «Французское Действие», которое 6 февраля уже ничего не предпринимало, затем правые парламентарии, которые вместе с ФД низвели начинавшуюся битву простаков до уровня базарных перебранок, затем крупный капитал, который через свою прессу без шума похоронил усилия объединений, одновременно с ним ВКТ (Всеобщая Конфедерация Труда), партия СФИО и, наконец, коммунисты, которые следовали указанию Москвы. «Не надо расстраивать комбинацию, на которой зиждется порядок в стране-союзнице». 12 февраля стало ясно, что, по сути дела, коммунизма в Европе больше нет, или, точнее, никогда и не было. И Думерг укрепился одной ногой на 6-м, а другой на 12-м февраля, умело балансируя между двумя силами, наслаждающимися взаимоуничтожением.

Вот пробный камень. Покажите кому-нибудь сначала экономические объединения – эту систему банков, крупной промышленности, прессу, состоящую в сговоре с высшей администрацией и штабами всех политических партий, а затем покажите чиновничьи профсоюзы, ВКТ, франкмасонство – т. е. другие эксплуататорские объединения государства – он будет воротить нос и придет в ярость. Это – левый. Проведите опыт в обратном порядке – и перед вами правый. И так будет даже если левый – коммунист, а правый – член «Французского Действия». Мы против обоих.

Для оправдания фашизма достаточно этой единственной заслуги – срывания масок, всех этих масок. В фашистской стране не говорят о «правых» и «левых». Остается лишь смертельная схватка капитализма с социализмом.

Хотя фашизм выставляет себя в виде новой партии-посредника между бывшими правыми и бывшими левыми – между капитализмом, крестьянством, пролетариатом и средними классами – тем не менее, когда он у власти, его метод не похож на метод радикалов, это противоположный метод. Это не политика равновесия, это не весы и качели, это политика слияния. Силы, между которыми ведет свою игру радикализм, фашизм сталкивает друг с другом. В недрах фашизма охваченная мощным пламенем идет последняя, конфиденциальная, скрытная, неторопливая, жестокая, безжалостная схватка между горючими элементами. Взгляните на Рим и Берлин.

Левые не знают от чего отворачиваются. Они говорят: «Фашизм – это последний оплот капитализма. Это последний триумф капитализма». Но нет, в Риме и Берлине, как и в Москве, речь идет о реакции гораздо более чистой – о такой реакции, какая и не снилась нам со времен де Местра, о реакции в самом чистом виде. Скажем больше: она не снилась нам со времен борьбы духовенства и Империи. Ибо нам преподносят чистейшую теократию, в которой духовное и бренное наконец сливаются. Это великая реакция, которую познал когда-то Императорский Рим. И все же я хочу этого. Свобода исчерпала себя, человечество должно вторично закалиться в своих темных глубинах. Это говорю я, интеллектуал, вечный анархист.

Вот чем должен был увенчаться капитализм в демократической России за пятнадцать лет: мощное и стремительное послевоенное развитие, как в США. Вот благо, которое это должно было принести Америке и Европе, всему человечеству: текущий кризис преодолен, европейские и американские пролетарии до того заняты работой, что существенно падает рождаемость. Но так уж движется ироничная и жестокая История. Я люблю Россию за то, что она не пошла по кратчайшему пути.

Вам хорошо известно, что владеть замками и большими частными домами трудно. Когда они у вас есть, вы едете в другое место, в отели, на корабли, вы путешествуете. Вы любите кафе, бары, рестораны, кинотеатры, летний спорт, зимний спорт, все многолюдные места. Вам хорошо известно, что мелкая коммерция – ничтожный удел. Что лучше – быть мелким коммерсантом или служащим в большом магазине? Посредственность посредственностью, но служащий после восьми часов работы свободен. А деревенский механик свободен? Разве директор местного бакалейного склада свободнее его? А разве журналист в государственном издании менее свободен, чем в частном? Один литератор «пишет для широкой публики», другой для государства, т. е. опять же для широкой публики, – вы можете вычислить преимущества одного перед другим?

Но если я изобретатель, если я создаю новую индустрию? Конечно, мое продвижение будет трудным. Но полноте! Человек сегодня нуждается в чем-то другом, нежели в изобретении машин. Ему нужно предаваться размышлениям, петь и танцевать. – Великий медитативный танец, погружение вглубь.