Евгений Наконечный - «Шоа» во Львове

Презрительно-пренебрежительное отношение немцев ощущали на себе все львовяне и вообще население Галиции на каждом шагу. Кто утверждает о украинском колоборционизме (сотрудничестве) с гитлеровцами, тот или лукавит со специальной украинофобской целью, или совсем не понимает менталитета тогдашних немцев, насквозь пропитанных идеологией бешенного расизма. Никакое политическое сотрудничество немцев с украинцами, ни вообще какое-нибудь равноправное сотрудничество, в точном понимании этого слова, в принципе невозможны. Отдельным украинцам выборочно разрешали только прислуживать «расе господ». Не существовало никакого украинского сотрудничества, вопреки утверждениям украинофобов, было только прислужничество. Очень ярко это как-раз видно на примере «украинской вспомогательной полиции», о чем дальше пойдет речь.

С подвижкой линии фронта на восток к Днепру, городская жизнь быстро налаживалась, по крайней мере внешне. Заработал водопровод, дала ток электростанция, на кухнях появился бытовой газ, на улицах зазвенел трамвай, стали в строй предприятия, открылись кинотеатры, и даже рестораны и кафе. Однако необходимость в хлебе насущном выросла для простых львовян в проблему, которая с каждым днем обострялась. Не помогло продуктовому кризису введение немцами продуктовых карточек (Lebensmittelkarte). Взрослым по такой карточке выдавали 300 грамм хлеба. Другие продукты, в основном малокалорийные крупяные изделия, выдавали тоже недостаточно. Подсчитано, что продуктов выданных на месячные карточки хватало от силы на две недели.

Еврейские жители и этого не получали. Для них, кроме ряда дискриминационных ограничений, среди которых психологически чувствительным, было принуждение носить повязки со звездой Давида, реально невыносимой стала гитлеровская продовольственная политика. Установленный для львовян мизерный продовольственный паек был для еврейской части населения урезан еще на половину. Норма хлеба для взрослого составляла около 150 грамм, а для детей — меньше сто грамм. Фактически еврейскую общину немцы посадили на карцерный режим питания, с далекоглядным прицелом, что голодные, истощенные, деморализованные люди не окажут преступникам сопротивления. Потому что человек, который вынужден постоянно думать только о еде, является неполноценным.

Однако требования жизни сильнее от бюрократических расчетов и планов. Чтобы не сидеть впроголодь, жители нашего дома искали и различными способами находили выход. «Война войной, — говорили в те времена, — а как-то жить надо». В конце улицы Бема (теперь Ярослава Мудрого) расположились громадные, сооруженные еще австрийцами, интендантские склады. Для перевозки воинских грузов туда даже проложили трамвайный путь. На этих складах несли службу непригодные к боевым действиям немецкие солдаты. Бросались в глаза нескладные фигуры «интендантских крыс». Военная форма, рассчитанная на типовые, стандартные размеры, шла им, как корове седло. Портной Валах без труда вошел с ними в деловой контакт. Так вот, Валах стал обшивать этих невзрачных тыловиков, придавая им с помощью своей волшебной иголки бравого вида. Взамен они приносили ему в служебных портфелях деликатесы: белый хлеб, мясные консервы, мармелад.

Не только один портной нашел выход из затруднительного положения. Отец Ицхака Мотль Ребиш каким-то образом устроился на хлебокомбинат. Он возвращался с пекарни не только обсыпанный мукой, от него вкусно пахло хлебным духом. Домовладелица Вайсман устроилась в продовольственный магазин. А Николай Щур поменял свое малоприбыльное сапожничество на работу в фирме Бачевского, которая изготовляла знаменитые водки и ликеры. В войну спиртное — валюта валют. О срочной необходимости перейти папе на какую-нибудь «хлебную» работу говорилось в нашем доме постоянно. Выжить на мизерную зарплату печатника стало очень трудно.

Вскоре львовские евреи ощутили на себе новый удар немецкой методичности и настойчивости. На их общину для восстановления города немцы наложили высокую контрибуцию и одновременно взяли много заложников из числа известных еврейских граждан. Дело контрибуции вызвало бурные дискуссии. Штарк и Блязер оценили контрибуционный налог, как надежный способ откупиться от преследований. Говорилось, что разбойникам надо заткнуть горло, и тогда они успокоятся. Наивные люди еще полностью не поняли, с кем имеют дело.

По поручению специально созданной общественной комиссии, сбором контрибуционной дани в нашем доме занимался Ицик Ребиш. Ицик откуда-то был хорошо обознан с материальным положением жителей, и каждой еврейской семье назначил соответствующую состоянию квоту контрибуции. На этом фоне возникали упреки и мелочные толки, ведь никому не легко так просто расставаться с нажитым имуществом. Однако все подчинились Ицику. Только неожиданно остро взбунтовалась против разнарядки семья фармацевтов Тевель. Назначенная квота показалась им несправедливо завышенной. Шлось там о каком-то семейном браслете с драгоценными камнями, который Роза Тевель ни за что не хотела отдавать.

Даже через плотно закрытые двери на весь дом было слышно горячую перебранку за этот браслет. Ицик как ошпаренный выскочил из их квартиры, покрасневший от досады, и куда-то спешно побежал. Вернулся он с солидным мужчиной, похожим на раввина. Высокий тон голоса Розы снизился, становился все тише и тише, а в конце умолк. Наверно, нашлись убедительные аргументы. Из квартиры вышел Ицык, триумфально неся шкатулку с драгоценным браслетом. Так фармацевты, как и много других семей, вынуждены были лишиться семейной реликвии, которая переходила из поколения в поколение.

Роза и Маер Тевели держались подчеркнуто в стороне от остальных жителей. Даже в бомбоубежище, где все вынужденно собирались гурьбой, они редко общались с соседями. Ощущалось, что Тевели любили быть в одиночестве. Им было хорошо вдвоем. Образованные, красивые — считались хорошей молодой парой. Я любил наблюдать те случаи, когда им приходилось вступать в разговор с посторонними. Если говорил Маер, то Роза не сводила с него пылающих, словно звезды, миндальных глаз, которые светились счастьем. И наоборот, если говорила Роза, то Маер не сводил с нее влюбленных глаз. Между собой они разговаривали мягким, нежным тоном, который напоминал птичье щебетание. Иногда они длительное время неотрывно смотрели один на другого, и тогда их лица светились радостью. Они были словно одна душа. Очень часто, взявшись за руки, словно дети, улыбались один другому, сияя от радости.

Высокие, стройные, они были очень похожи между собой. Когда-то, перед войной, я спросил маму, правда ли что Роза и Маер очень похожи, или мне кажется. Мать, польщенная моей наблюдательностью, ответила с усмешкой, что тут нет ничего удивительного, ведь они двоюродные брат и сестра. В конце тридцать девятого года у них родился хороший мальчик. Через какое-то время оказалось, что ребенок не говорит и имеет непреодолимые проблемы с ходьбой.