Евгений Наконечный - «Шоа» во Львове

С началом войны прекратились наши традиционные летние прогулки на природе. Летом дети и подростки близлежащих кварталов постоянно собирались на широком покатом зеленом холме, который имел три наименования: два официальных и одно народное. Официально холм называли то «Горой казней», потому что тут казнили гайдамак, то парком Висьневского, потому что тут австрийские власти повесили и похоронили двух польских террористов — Висьневского и Капусцинского, памятник которым стоит там до сих пор, а в бытовых разговорах холм называли просто «гицля» гора, потому что у ее подножья когда-то жил городской гицель (живодер). За горой «гицля» аж до широкого и глубокого лога, где находилось военное стрельбище, а также до Дома инвалидов простирался холмистый пустырь. На траве, под тенистым кустарником в этой живописной местности любили отдыхать семьями сотни простых львовян. В передвижных буфетах оживленно торговали мороженным, сладостями и молочными изделиями. Сейчас эта местность плотно застроена коробками многоэтажных домов в стиле «развитого социализма». А сам холм с дорожками, которые коряво вымощены полопавшимися бетонными плитами, превратился в грязный, затоптанный скверик для известных собачьих потребностей.

Как-то мы с Павлом Матиивым после многолетнего перерыва заглянули туда и не поверили своим глазам, как сумели послевоенные хозяева города разорили уютный зеленый оазис нашего детства. Но чему удивляться, когда после войны руководить городом приехали с востока полностью малообразованные чужеземцы, к тому же «деревенщина», которые органически не были способны понять особенности старинного европейского города. Для них как образец городского строительства был вид неупорядоченной длиннющей российской «прамышленной деревни», а верхом искусства архитектуры — нудные, псевдопомпезные, казармоподобные здания столицы их «родины». Это же они показали фатальную беспомощность с водоснабжением, канализацией, транспортом и городскими улицами. Послевоенные городские власти «насазидали» в Львове ужасные предместья с хаотической, однообразной некачественной жилой застройкой. Чтобы как-то немного возвысить памятник своему лысому идолу, сделали реконструкцию площади перед Оперным театром таким образом, что эта жемчужина львовской и европейской архитектуры лишилась входной лестницы и стала на пол метра ниже.

К слову, до войны львовские парки по австрийской традиции заботливо и старательно ухаживали. В каждом парке реально, а не в бумажных отчетах, полный рабочий день работали сторож, дворник и садовник. Парковые дорожки не заливали концерогенным асфальтом, а утрамбовывали измельченной кирпичной крошкой, что давало возможность излишкам влаги легко проникать в землю, не создавая луж. По сторонам тянулись чистые, незаиленные канавки. Мураву отгораживали от тропинок небольшими, покрашенными в зеленый цвет деревянными столбиками, между которыми блестела натянутая проволока. Ходить можно было только по дорожкам, а не бродить кому как взбредет в голову во всех направлениях парка. Кусты и деревья высаживались по продуманному композиционному плану, а не кое-как. За травяным газоном тщательно ухаживали, подсевали, чистили, чтобы на радость людям поддерживать живой изумрудный ковер среди городских стен. Собак в парках не выгуливали.

Летом 1941 года «гицля» опустела. Прекратились и наши совместные загородные прогулки, которые организовывал непоседа Самуэль Валах. Портной родился в городке Гримайлов, на Подолье. Из гримайловского детства он вынес очарованное увлечение украинской народной песней и любовь к чудесной подольской природе. Народных песен он знал не меньше, чем музыкальный украинец, а относительно природы, то окрестности Львова немного напоминали ему его родное Подолье. При удобном случае, собирая вокруг себя шумную компанию, Валах проводил жизнерадостные походы в Брюховичи, на Чертову скалу, на Кайзервальд и в другие места.

Жарким, трагическим летом 41-го года львовские евреи стали избегать лишних встреч с немцами и без необходимости на улицах не показывались, отсиживались дома. Родители перестали выпускать детей на улицу, для забав и игр им остались тесные дворы. Йосале этим очень мучался. Ко всему в нашем дворе стало невозможно ни поиграть в мяч, ни даже громко вскрикнуть. У Мормурека внезапно умерла дочка и мы своим звонким шумом мешали ему придерживаться обряда скорби. Из своей комнаты Мормурек вынес всю мебель, застелил пол ковром и сидел на нем без обуви в одних носках. Так Мормурек целыми днями, сидя на ковре, принимал от знакомых соболезнования, предаваясь посту и молитве.

В те же дни разошлася невероятная весть, что немецкие саперы методично уничтожают во Львове синагоги. Не считаясь ни с чем, немцы разрушили в центре города «Золотую розу» — синагогу, которую в средние века соорудил знаменитый архитектор Павел Римлянин, который построил Успенскую церковь и костел Бернардинов (теперь церковь св. Андрея). Недалеко от нас немцы уничтожили синагоги на старом еврейском кладбище и на улице Бэма. Угнетающее впечатление на моих еврейских соседей оказало уничтожение величественной синагоги на Старом Рынке, что назывался «Темпель». В нее ходили семьи Валахов, Блязеров, Ребишей и других знакомых евреев.

Мой неразлучный друг Йосале имел светлую душу, наполненную искренними, простыми, не взбаламученными еще ничем религиозными чувствами, как это часто бывает в подростковом возрасте и которое иногда возвращается на склоне годов, как дар небесный. Слух о разрушении синагоги «Темпель» потряс его до глубины души. Он не мог в это поверить.

— Пошли, — обратился ко мне Йосале, — я должен убедиться своими глазами.

И мы пошли на площадь Старый рынок, обходя магистральные улицы, чтобы не встречать немцев. Йосале их боялся. Однако по дороге, мы увидели странных солдат в шляпах, украшенных петушиными перьями.

— А кто это? — удивился Йосале.

Я часто болтался по городу и уже знал, что так одета венгерская военная жандармерия. Вблизи вокзала, на сегодняшней улице С. Бандеры, стояла воинская часть венгерской армии.

Наконец без приключений мы добрались к тому месту, где когда-то стояла синагога «Темпель». Сначала немцы подожгли ее, чтобы выгорело украшение храма, а затем заложили динамит и взорвали здание. Саперы выполнили свое дело с умелостью — кирпич не разлетелся по площади, не загородил обломками трамвайный путь что проходил рядом, а стены синагоги ровно распались большими кусками на месте, словно осели.

Йосале долго смотрел на руины синагоги «Темпель», обошел всю синагогу по периметру, постоял в раздумьях и с горечью спросил: