Евгений Наконечный - «Шоа» во Львове

Согласно приказов главного командования АК и лондонского эмиграционного правительства поляки на Волыни, где они составляли менее 15 % от количества населения, готовились к борьбе с украинцами, чтобы после войны установить на этой территории польскую оккупационную власть. Весной 1943 года между украинцами и польскими колонистами, а также польскими полицаями, которые были на службе у немцев и которые враждебно относились к освободительной борьбе украинского народа против двух оккупантов — немцев и большевиков, разгорелись упорные бои. По размаху, длительности, по количеству задействованных сил и по количеству жертв это была настоящая война, а не какие-то стычки, как теперь это хотят изобразить. В конечном итоге поляки эту народную, бескомпромиссную жестокую войну проиграли.

Весной 1943 года во Львове появились первые польские беженцы с Волыни. Польская городская общественность, чем могла, пыталась им помочь. Как-то, гонимый любопытством, я зашел в школу (теперь СШ № 56), которая расположена на улице Кордецкого (сейчас Елены Степанивны). Я знал, что там разместили волынских беженцев. Во дворе школы стояли конные телеги польских колонистов, загруженные домашним скарбом. Тут же находилась полевая кухня от Польского вспомогательного комитета и раздавала беженцам теплую еду. Школьные классы превратили в казармы, или, точнее, в общежитие. Молодых, здоровых мужчин среди беженцев не было — возможно, они продолжали воевать. Старики и дети тихо отдыхали на разложенных в классах кроватях. Зато молодые женщины выходили во двор, чтобы всласть наговориться. Бурлил многолюдный шум, над которым господствовали тонкие женские голоса. Во дворе продолжался политический антиукраинский митинг. Беженцы рассказывали, жалостливые, драматические эпизоды. Между двумя славянскими народами шла кровавая борьба на тотальное уничтожение, независимо от возраста и пола.

Для «укрепления сердец» на тех митингах много, как, впрочем, и в приватных беседах львовян, говорилось о будущих границах Польши. Звучал сумасшедший имперский лозунг: «Польша от моря до моря», то есть от Балтийского до Черного морей. На Западе граница должна была проходить по линии Одера и Нейсы, а на Востоке — по линии Днепра. К Польше должна была отойти вся Пруссия с Кенигсбергом, часть Литвы и Белоруссии, Западная Украина (без Киева, но с Одессой). А тем временем для волынских беженцев Львов служил только транзитом вглубь Польши, по дороге на истинную историческую родину. Чтобы там не говорили, все понимали, что Волынь — украинская этнографическая территория. Через год-полтора беженцы надеялись вернуться и отомстить. Напрасно. Они уже никогда не вернулись. Травма от проигранной волынской войны допекает поляков и сегодня. Наибольшую боль приносят развенчанные иллюзии.

Больная жена Ирли неоднократно просила мою маму сварить ей крепкий бульон. Когда я принес большую миску наваристого мясного бульона, хозяина в доме не было. Ирли тогда развернул лихорадочную деятельность, покровительствуя волынскими беженцами. Он часто ковылял на протезе в школу на улице Кордецкого и в другие аналогичные места, где приютились волынские изгнанники. Мы с больной вдвоем мирно разговаривали, как вдруг со своими друзьями вернулся Ирли. Кровать больной была отгорожена ширмой и прибывшие меня не заметили.

«Украинцы не являются отдельным народом, — кричал Юзеф Ирли своим спутникам. — Это проклятое сборище различной голытьбы, сборище преступников и гайдамаков. Они — не люди!»

Я сидел за ширмой притихший. Ни языком, ни внешностью я ничем не отличался от своих польских ровесников. и мне неоднократно приходилось, в частности в малознакомой польской среде слышать антиукраинские выпады, которые имели привкус нескрываемого расизма. Наибольше при мне украинцев обзывали «кабанами», то есть свиньями. Я был приучен не подавать вида, что подобные выражения меня оскорбляют. Дальше Ирли орал, что с поляками на Волыни воюют «взбунтовавшиеся хамы», которых следует надлежаще наказать и указать им свое место. Закончил он фразой, которая меня перепугала.

— Прекрасно, что немцы очистили для нас «земью червэнську» от паразитов-жидов, — истерически кричал Ирли. — Наступает время очистить Львов от проклятых «кабанов», которых следует «виржнонць до ноги!» [22] «Перебить всех до единого» — пол . . Он повторил: «Виржнонць до ноги!».

Это были не пустые угрозы. Напряженность между украинским и польским обществом как во Львове, так и по всей Западной Украине выросла так, что холодная враждебность переросла в кровавое противостояние. Логическим продолжением вековой этнической ненависти на почве стремления захватчиков господствовать на чужой земле, а угнетенных — к свободе, стал очередной вооруженный конфликт. Боевики АК принялись убивать активных членов украинского общества. Среди поляков утверждалось, что после уничтожения украинской интеллигенции и активистов останется необразованная масса, которая необходима, как рабочий скот. Они не были оригинальными. Так говорили и делали немцы относительно поляков.

Осенью 1943 года террористами АК демонстративно был убит декан Медицинского института, профессор Андрей Ластовецкий. Для украинцев это была ощутимая потеря: украинской интеллигенции было значительно меньше, чем польской. В ответ, прямо на улице, средь белого дня, был застрелен профессор Медицинского института поляк Яловский. ОУН пригрозила АК, что во Львове безнаказанные для поляков времена прошли — за одного убитого украинца будут убивать трех поляков. В итоге пришли к переговорам и пониманию остановить в городе раскручивание спирали террора. Договорились прекратить взаимное уничтожение интеллигенции. Расправу над украинцами во Львове АК вынуждена была отложить на послеоккупационный период.