Евгений Наконечный - «Шоа» во Львове

Осунувшиеся, потухшие лица, на которых только светились большие грустные глаза, да отметки на одежде свидетельствовали, что это евреи. Я скорбно прикипел на месте, тщательно всматриваясь в каждую фигуру с надеждой увидеть среди них знакомых: может Блязера, может Мусе, может еще кого… От узников веяло холодом: я знал, как и все львовяне, что эти люди предназначены к гибели. Чувствовалось, что голод, издевательства и костлявая смерть постоянно заглядывает им в глаза. А поэтому смотрели они отчужденным, невидящим взглядом прямо перед собой, словно пребывали в другом измерении. Однако, один из них взглянул в мою сторону, и его уста на секунду разошлись в жалобной улыбке. Неожиданно он подбадривающе подморгнул мне, мол, не отчаивайся, не хорони нас прежде времени.

Когда колонна поравнялась с воротами казармы, немецкий конвоир, молодецки поправив пилотку, тихим голосом скомандовал:

— Singen.

В колонне наступила минутная сумятица, наверно не все расслышали команду и фельдфебель нетерпеливо повторил громче:

— Singen!

И евреи запели. Звонко, дружно, слаженными голосами. Известно — евреи, как и украинцы, петь умеют. Пели на мотив польской военной песенки с соответственно приспособленным текстом. Насколько можно было судить, это был марш яновских лагерников. За неприличным, залихватским припевом пряталось трагическое содержание бытия людей, определенных к казне:

Они пропели еще несколько куплетов, но колонна настолько отдалилась, что я их уже не расслышал.

Я долго стоял остолбеневший под впечатлением от марша еврейских заключенных Яновского лагеря смерти.

Потом неоднократно, снова и снова вспоминая этот эпизод на Городоцкой, я все более убеждался, что народ с такой непобедимой силой духа, который может в лицо смерти весело насмехаться над своим трагическим положением, и над своими палачами, — бессмертен, вопреки всяким попыткам его уничтожить. В этой связи я постоянно вспоминал известную по историческим воспоминаниям и описанию Гоголя казацкую иронию в лицо смерти, которая позволяла с гордой усмешкой морального верховенства смотреть в глаза своему палачу.

Рассматривая трагическую судьбу львовских евреев в годы Второй мировой войны, Элияху Йонес, чтобы в очередной раз подчеркнуть вину украинцев, не обошел вниманием дивизию «Галиция», солдаты которой, по его словам, будто бы принимали участие в истреблении евреев. Распространенные утверждения об участии дивизионников в подавлении восстания варшавского гетто (апрель — май 1943 года) или их участии в антиеврейских акциях в гетто на территории Галиции никак не согласовываются с реальным временным ходом событий. Напомним, ведь в октябре 1943 года, когда дивизия «Галиция» только-только начала формироваться в учебных центрах Силезии, оккупационные власти объявили город Львов «очищенным от евреев» — «юденрайн». Накануне, в июле 1943 года, на всей территории Галиции были ликвидированы так называемые «юлиги» (еврейские лагеря), а их заключенные — уничтожены. Таким образом задуманная и осуществленная гитлеровцами «Акция Райнгард» по уничтожению евреев в Галиции была завершена летом 1943 года. Личный состав дивизии находился в учебных лагерях до конца 1943 года.

Во второе воскресенье июля 1943 года, накануне Дня святых апостолов Петра и Павла, наши близкие родственники собрались традиционно отметить именины моего отца, которого звали Петром. Приехал старший брат отца Михаил и пришел «на Петра» сын второго брата — Олекса. Дядя Михаил в Первую мировую войну четыре полных года воевал в австрийской армии, побывал в нечеловеческом, голодном итальянском плену и с тех пор у него было твердое убеждение, что украинский народ добудет свободу и независимость только путем вооруженной борьбы. Его тесная связь с «организованными националистами», то есть с ОУН, не была для родственников тайной. Младший, Олекса, — по специальности высококвалифицированный столяр, — выделялся твердой оценкой политических событий. Отцу нравилась его мудрая рассудительность.

Когда закончились слова поздравлений и за скромным праздничным столом, где на десять душ была одна бутылка самодельного вина, начались вялые беседы, Михаил и Олекса перевели внимание на объявленный в мае с большой помпой набор в так называемую «Стрелецкую дивизию СС Галиция». Эта тема взбудоражила полностью все галицийское общество. Говорили, что украинская молодежь Галиции оказалась на распутье, имея на выбор три дороги: или записаться в дивизию, или, дождавшись прихода большевиков, пойти в Красную армию, или податься в УПА,

И дядя Михаил и Олекса единодушно высказались против дивизии.

— Теперь, когда война уже проиграна, — возмущались они, — немаки вдруг вспомнили об украинцах и надумали забирать наших ребят в свое войско, понятно, в качестве пушечного мяса.

Дядя Михаил настаивал, что ОУН категорически против, чтобы галицийская молодежь вступала в немецкую дивизию. «Патриотический долг молодежи — вступать в ряды Украинской Повстанческой Армии», — говорил он.

— Все «в лес» уйти не смогут, — скептически заметил Олекса.

Через несколько дней после папиных именин мой друг Павел предложил посмотреть парад новобранцев, который должен был состояться в центре города около Оперного театра. Павел знал какого-то полицая, который согласился провести нас двоих через оцепление к дому около самого театра. Из окна второго этажа дома номер сорок один на проспекте Свободы мы с Павлом наблюдали за парадом дивизионных новобранцев. Тогда эта улица носила название Адольф Гитлерринг, а на том самом месте, где позже установили памятник Ленину, как уже говорилось, находился памятный знак Гитлеру в виде высокого гранитного красноватого куба. Вверху на нем в темной чугунной чаше горел газ, который должен был символизировать вечный огонь в честь фюрера Великой Германии.

С высоты мы наблюдали за трибуной, которую немцы установили перпендикулярно проспекту, спиной к входным дверям театра. На трибуне разместили ряды стульев, чтобы высокое немецкое начальство не очень утомилось зрелищем парада аборигенов. Несколько украинских гражданских лиц затерялось среди массы немецких военных фуражек и безупречно начищенных офицерских сапог. Фасад театра и трибуну облепили государственными флагами Германии и эсэсовскими эмблемами. На красных гитлеровских полотнищах виднелись белые круги, а в середине — черные свастики. Напротив трибуны, за памятником Гитлеру, расположили стенд с золотым львом на синем фоне — гербом галицийской земли. Вдоль безлюдной аллеи парами стояли девушки в национальной одежде, держа в руках стяги с тем же гербом.